Исход - [173]

— Нет, не начну. — Они тайком сговорились насчет сигарет, каждую неделю он покупал полбутылки виски, якобы поделить поровну с Ричардом, но в действительности сам хитрил и пил холодный чай.

Отцу Лансингу он объяснил, что пока не хочет никому рассказывать о своих намерениях. Он уже начинал спорить со священником, а однажды, явившись к нему, как было условлено, и не застав его на месте, пришел в ярость — что сразу понял отец Лансинг при следующей встрече.

— Вы злитесь на меня за то, что у меня нашлись другие дела. Но почему? Неужели вы важнее других людей?

— Вы могли бы известить меня.

— Да, мог бы. Я был в больнице и не хотел оставлять человека, к которому приходил. Это к вопросу о видимости.

— Ясно.

— Нет, вам не ясно, но потом будет.

Проехали поворот на улицу Полли. Он присмотрелся, пока автобус ехал мимо, но так и не понял, разглядел ее дом или нет.

Приезжать на свадьбу ему не хотелось, а когда отец Лансинг спросил, почему, он объяснил, что боится чувств, которые может испытать.

— Если в этом все дело, вам определенно лучше съездить туда. И потом, как же ваша кузина? Вы же говорили, что она очень к вам привязана — разве это не значит, что она хотела бы видеть вас там?

— Да, но мне кажется, это не самое важное.

— Самое важное — это вы, да? Ваше духовное состояние?

Он молча смотрел на друга, очутившись в тупике, потому что, в отличие от отца Лансинга, и вправду так думал — как ему стало ясно.

— Я стараюсь воздерживаться, — наконец промямлил он.

— А, вот оно что. Беда в том, что в этом-то и проявляется ваша духовная гордыня — можно сказать, что хочет, то и творит. Бог обойдется и без вашей гордости за то, что вы его любите. — Но все это было сказано с такой добротой, что Кристофер обнаружил, что мог бы вынести поездку.

— Теперь понятно, — сказал он. — Я поеду.

Для него это было странное событие. Он преклонял колени в церкви, молясь о ее счастье — чтобы она не ошиблась в выборе. Странным казалось, что у нее будут дети, которых он никогда не увидит, что с этого дня он ничего не будет знать о ней. Появилась она, ее провел по проходу между скамьями ее отец, за ними шли, как он отчетливо видел, Лидия и, кажется, младшая дочь дяди Руперта. Ее лица, скрытого под фатой, он не разглядел. Но ее голос, когда она произносила клятвы, звучал абсолютно отчетливо. После того как их вписали в церковную книгу, она направилась обратно по проходу вместе с мужем, ее фата была поднята, и он увидел, как она счастлива.

Потом, на приеме, он наконец отстоял длинную очередь из желающих поздравить ее, увидел, как ее лицо осветилось, она сама шагнула вперед, чтобы поцеловать его, и сказала:

— Джералд, это Кристофер — мой самый дорогой кузен.

Он не знал, в чем дело — может, в блестящем белом атласе, фате, жемчугах на ее шее, сияющих темно-голубых глазах или во всем сразу, — но от нее словно исходил свет, и он остолбенел, утратил дар речи и на секунду испугался, что все еще любит ее. А потом просто обрадовался, что любил, и с этой радостью пришло ощущение умиротворенности.

— …обязательно приезжай погостить, — говорила она. И ее муж улыбался и поддерживал — да, конечно, он обязательно должен приехать.

Ему хотелось тогда признаться ей, но и время и место не годились. До конца вечеринки, пока произносили речи, предлагали тосты и радовались, он старался повидаться со всеми родными — и без слов попрощаться с ними. Клэри, тоненькая, с отросшими волосами и в зеленом платье, была единственной, кто вгляделся в него (а он и не замечал до сих пор, какие у нее прелестные глаза) и увидел, что он изменился.

— Не знаю точно как, но изменился. Выглядишь, будто нашел что-то хорошее, — сказала она.

— Так и есть.

Тогда она усмехнулась и стала больше похожа на девчонку, которая помнилась ему, — вечно чумазую, в одежде, всегда порванной или забрызганной ягодным соком. Дюши словно уменьшилась, но в остальном была прежней. Дядя Хью так изменился, что казался почти жизнерадостным — «помнишь, когда мы в прошлый раз встретились на свадьбе, на тебе были мои брюки?». И еще кузены. Саймон и Тедди, шикарные в визитках, обрадовались ему, и оба наперебой вспоминали тот лагерь в лесу. Еще тогда он пытался сбежать — он всегда от чего-нибудь да убегал, потому что не находил, к чему стремиться…

Автобусный кондуктор выкрикнул в сторону лестницы наверх: «Станция «Мэрилебон»!» — и он вышел. Мой последний автобус, отметил он — равнодушно, просто констатируя факт.

«А по-моему, это способ увернуться, чтобы не смотреть правде в глаза», — таким было одно из саркастических замечаний его отца за обедом.

Шагая пешком к станции, он думал: как странно, расставаться с Ричардом тяжелее, чем с кем-либо еще. Норе он сказал, что уезжает в обитель, но она была хорошо осведомлена о подобных вещах, спросила, надолго ли, а когда он ответил, что не знает, но в любом случае на несколько месяцев, ее глаза широко раскрылись, и она выпалила:

— О, Кристофер, теперь я понимаю! Как я надеюсь, что это твое призвание! — А потом попросила почти робко: — Только одно: ты не мог бы не говорить Ричарду, что уезжаешь навсегда? Он к тебе порядком привязался, и это его наверняка расстроит. Ему будет легче знать, сколько придется обходиться без тебя.