Исход. Экскурсия в мегаполис (журнальный вариант, издание "Шестое чувство") - [12]

— И что, помогало?

— Еще как! Мгновенно успокаивался, шельмец: щурится, сопит, глядит подозрительно, но на время утихает.

— А с верой у него как? — Феогност остро взглянул на Антона, как бы напоминая, что четыре года назад, перед отъездом из монастыря, он просил генерала подобрать Сеньке «духовника посильнее». Знал владыко, что путь парня к Богу будет тернистым.

— Трудно сказать, отче. Что-то у него там, в той, старой его жизни приключилось такое, отчего он до сих пор в полной мере не принимает ни церкви, ни священников. Только и слышно: «Что вы ко мне со своими попами лезете? Знаю я их, как облупленных. Все врут». В последнее время, пожалуй, его немного отпустило. Сколько раз видел: прокрадется, бывало, в храм, когда народу нет, прошмыгнет к иконе Божьей Матери — да не где-нибудь, а в самом дальнем, потаенном углу, свечку зажжет и… молчит. Смотрит на икону часами и молчит. Иной раз вроде шепчет что-то про себя. Худенький, плечи опущены. Жалко его в такие минуты — сил нет. А начнешь расспрашивать, ощерится и замкнется, что твой волчонок. Единственный, кого он к душе своей подпускает, — отец Досифей, да и то, подозреваю, потому, что мы с Крисом у него исповедуемся — вроде как «в авторитете» старик.

Владыка Феогност погрузился в думы. Антон старался не мешать ему. «Все-таки сдал Иван Сергеевич», — грустно подумал он, отметив мешки под глазами владыки, дряблую серую кожу его лица и нервные движения пальцев, перебиравших четки. Не мудрено. Генерал знал, какую исключительную роль тот играл при Патриархе, сколько незримых, тайных нитей церковной и светской жизни («фронтовой», как ехидно величал ее владыка Феогност) сходилось здесь, в Ново-Спасском монастыре, что на Таганке, в этой скромной келье, в мудрой голове сидевшего перед ним человека.

Судьба уготовила настоятелю тяжкий крест. В самый разгар «Исхода», когда не только в крупных городах, но и в пригородах, а затем и в отдаленных селах люди забыли о сне и покое, монастыри, промыслительно возведенные крепостями, как встарь, преградили дорогу Злу. Они приняли под крыло слабых и гонимых, островками спасения рассекли бушующую магму гражданского безумия и неповиновения. Стали первыми в городах центрами сплочения православного люда. Там, откуда трусливо бежала земная власть, на, казалось бы, дотла выжженной почве благодаря им пробились первые ростки национально-религиозных сил, приступивших к закладке нового мира. Под истлевшей политической ветошью уходящей эпохи страшными язвами обнажила себя суть истории: не смена формаций, режимов и вождей, не бесконечная чехарда идей и культур, а непрерывная и непримиримая борьба добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти — вот что составляло содержание и ось развития человечества. Поле этой незримой брани проходило через душу каждого без исключения человека; и каждый, хотел он того или нет, сознавал или отрицал, своей жизнью и своими делами делал соответствующий взнос на точные весы истории.

Антон знал: «Исход» был не только и даже не столько национальным бедствием России. Он пришел с Запада. Российская смута, сколь бы ужасной она ни казалась внешнему наблюдателю, не шла ни в какое сравнение с той поистине вселенской катастрофой, которая поразила так называемый цивилизованный мир. Да еще как поразила! Кризис вспыхнул внезапно и сразу приобрел всеобъемлющий характер. Словно сгнила и рухнула не какая-то отдельная, пусть и важная, часть глобального мироустройства, а рассыпалась вся система в целом, и оставалось только гадать, что послужило причиной такого ужасного краха — то ли роковая ошибка ее архитекторов, то ли гнилой фундамент, на котором она была выстроена. Вернее же всего — и то и другое одновременно. В кошмарный клубок слились, детонируя один от другого и взаимно умножаясь, противоречия, веками копившиеся под наркозом эры потребления и убаюкивающей лжи продажных политиков. Экологический, военно-террористический, финансово-экономический, ресурсный, энергетический, продовольственный — эти и еще многие другие хронические недуги, вызревавшие в изнеженном теле человечества, прорвались вдруг гнойной раной и обернулись неистовой стихией смерти и разрушения.

Как и перед библейским Потопом, человек потерял ощущение своей божественной сути, сбился с пути, порвал связь с Творцом, уподобился скотам бессмысленным и тем обрек себя на гибель. «Исход» обнажил полную беспомощность обитателя «теплого коммунального стойла» перед вызовами реального мира, реальными испытаниями. Слепо доверившись прогрессу, человек угодил в капкан избыточного потребления — «матрицы» постмодерна. В результате он окончательно утратил связь и с живой природой, иммунитет и способность к выживанию. Стоило случиться малейшему сбою в механизме снабжения «стойла» — и его обитатели превратились в нечто нечеловеческое: одни — в беспомощное растение, другие — в беспощадного зверя, готового растерзать себе подобного за кусок пищи. В отличие от России, отставшей в подобном «развитии», Запад сполна пожал плоды «технологической цивилизации», дав бесчисленные примеры массового безумия и самоубийства одичавших людей, впервые в своей жизни столкнувшихся с реальной бедой.