Исчезнувшая библиотека - [9]

VIII В клетке муз

Но и в Мусее жизнь отнюдь не протекала спокойно. «На многолюдной земле Египта, — ехидничал поэт-сатирик того времени, — вскармливаются писаки-книжники, вечно клюющие зернышки в клетке муз». Тимон, философ-скептик, приводящий эти слова, знал, что в Александрии — он говорит более расплывчато: «в Египте» — имеется легендарный Мусей; ученый называет его «клеткой муз», намекая на сходство его обитателей с редкими, чужестранными, ценными птицами. Еще философ говорит, что они «вскармливаются», опять же намекая на материальные привилегии, предоставленные им царем: бесплатная еда, жалование, освобождение от налогов.

Тимон их называет «charakitai», то есть «рисующими каракули» на свитках папируса, сознательно прибегая к игре слов: «charax» означает «укрепление», вольера, в котором живут, скрытые ото всех, эти роскошные птицы. И чтобы продемонстрировать, что без них легко можно обойтись, что под тайной и молчанием, которые их окружают, на самом деле скрывается пустота, с презрением рекомендует Арату, автору «Явлений», часто его навещавшему, использовать «старые списки» Гомера, а не «уже исправленные», намекая на неустанный труд Зенодота Эфесского, первого библиотекаря Мусея, над текстами «Илиады» и «Одиссеи». Например, в 88 стихе Четвертой песни «Илиады» Зенодот заменяет текст там, где речь идет об Афине, которая в чужом обличье смешивается с рядами троянских воинов и «Пандара, богу подобного, ищет, кругом вопрошая»: ему казалось невозможным, чтобы богиня «прилагала усилия, отыскивая какой-то предмет». В Первой песне он предложил устранить стихи 4 и 5, знаменитые строки о «плотоядных птицах и псах», по какой-то еще причине, которая, к счастью, не показалась убедительной никому, кроме него. Не так уж был неправ Тимон, которого все это раздражало.

Разумеется, их занимали не только подобного рода прихотливые вмешательства в текст. Они классифицировали, делили на книги, переписывали, аннотировали — а материал беспрерывно прирастал, и они сами, с их монуменальными комментариями, способствовали его росту. Мало кто знал библиотеку досконально, во всех ее частях, во всех артериях. На одном из поэтических состязаний, которые регулярно проводились при Птолемеях, — дело было уже во времена Эвергета — нужно было пополнить состав жюри и к шести судьям добавить седьмого; правитель обратился к самым видным сотрудникам Мусея, и те сообщили ему, что существует ученый по имени Аристофан, родом из Византия: этот эрудит, по их словам, «ежедневно, целыми днями только и делает, что внимательно читает и перечитывает все книги библиотеки, по порядку». Соответственно, порядок этот Аристофан изучил в совершенстве. В чем все и убедились чуть позже: чтобы разоблачить плагиаторов, которым едва не вручили высшие награды, он вскочил с места и, «доверяясь собственной памяти» (так пишет Витрувий, рассказавший этот эпизод), тут же отправился к полкам, «хорошо ему известным», и в скором времени объявился, потрясая оригинальными текстами, которые те плагиаторы пытались выдать за собственные.

Общую классификацию попытался осуществить Каллимах, составивший «Каталоги», разделенные по жанрам и соответствующие тем или иным разделам библиотеки: «Каталог авторов, блеснувших в отдельных отраслях» — так назывался каталог, занявший добрых сто двадцать свитков. Этот каталог так или иначе систематизировал свитки. Но он не был ни в коем случае ни картой, ни указателем. Лишь гораздо позже, во времена Дидима, таковые были составлены. «Каталогами» Каллимаха мог пользоваться человек, и без того знающий библиотеку. Кроме того, основанный на критерии, понуждавшем перечислять только тех авторов, которые «блеснули» в том или ином жанре, перечень Каллимаха представлял собой выборку, пусть даже очень обширную, из полного каталога. Эпики, трагики, комедиографы, историки, врачи, риторы, законоведы, разное — вот некоторые из рубрик; шесть разделов поэзии, пять прозы.

Дух Аристотеля веял между теми полками, среди разложенных по порядку свитков с тех самых пор, как Деметрий воплотил идею учителя: община ученых, изолированная от внешнего мира, располагающая полной библиотекой и местом поклонения музам. Связь еще более окрепла за время долгого пребывания Стратона при александрийском дворе. «Метод и гений Аристотеля, — писал один ученый француз, — предшествовали организации библиотеки». Тем не менее именно полки, предназначенные для его трудов, являли собой жалкое зрелище: почти исключительно произведения, обнародованные Аристотелем при его жизни, между которыми могла затесаться какая-нибудь фальшивка, которую потом было очень трудно разоблачить. И — почти ничего из основополагающих «Трактатов», как их называли ученики. Отсутствие этих трактатов тем более бросалось в глаза, что начинали уже циркулировать списки, голые перечни заглавий, составленные в кругах, близких к школе, и обнаруживавшие, не оставляя места для сомнений или иллюзий, надувательство Нелея. Кроме того, само обилие списков увеличивало риск заполучить фальшивки, тем более что — как несколько веков спустя отмечал такой несравненный знаток, как Иоанн Филопон, — имелись в наличии произведения с тем же названием, но других авторов (Евдем, Фаний, сам Теофраст, если перечислить только самых известных), а также и произведения других Аристотелей, которых с великой поспешностью путали со Стагиритом. Не говоря уже о мании собирать все, что касается Аристотеля, которая обуревала Эвергета: с ней, как говорили, могла сравниться только страсть царя Ливии к собиранию текстов Пифагора.