Исчезновение Ивана Бунина - [34]

– Так вот, он сообщил мне…

Сандлер пригубил свой арманьяк, взвешивая про себя, насколько опасно делиться с премьер-министром откровенностью.

– Так что же? Я вас слушаю.

– Карл Август сообщил мне, что он не в восторге от кандидатуры Бунина и намерен в ближайшее время вступить в переговоры с Коллонтай. Он дал мне понять, что готов поддержать ее в вопросе присуждения Нобелевской премии по литературе.

– Но что он может?

– Он утверждает, что Нобелевский комитет не такой уж несгибаемый, и считает себя таким же влиятельным, каким был его дядя Эмануэль, обладавший правом вето.

– А он им обладал?

– Не думаю. Но Нобели всегда были влиятельной семьей.

– И что же он хочет получить за свои услуги? Вряд ли он так уж бескорыстен.

– Он надеется вернуть в Швецию коллекцию картин, которые украшали резиденции Нобелей в Санкт-Петербурге.

– Какой глупец! Русские никогда не пойдут ему на уступки. Это не в их правилах.

– То же говорил мне и Максим Литвинов. Я уже обсуждал с ним этот вопрос.

– Это просто невозможно! Вы сказали об этом Нобелю?

– Конечно!

– А он?

– Он считает, что ему удастся провернуть эту сделку. Что он придумал одну уловку…

– Уловку?..

– Картины вернутся в Швецию, но в государственный музей, который будет построен специально для этой цели за счет семейства Нобель. Музей станет символом дружбы двух стран. Взамен Нобелевский комитет проявит благосклонность к Максиму Горькому.

– Раз уж вы с ним общаетесь, передайте ему кое-что от меня.

– Конечно. Что именно?

– Что я никогда, ни при каких обстоятельствах не поддержу подобную сделку!

– Обязательно передам. Но, к сожалению, вряд ли он меня послушает.

– А что об этом думает Халльстрём?

Сандлер отставил пустой бокал.

– Я недавно виделся с ним. Постоянный секретарь Шведской академии в курсе этой истории.

– И?..

– Он и слышать не желает о закулисных переговорах с Коллонтай, о чем прямо заявил Карлу Августу. Мне кажется, тот его понял. Но гарантировать ничего нельзя…

– Н-да…

– Халльстрём также сообщил, что некоторые правые депутаты парламента активно поддерживают кандидатуру Бунина. Они дали понять Халльстрёму, что их мало волнуют политические последствия этой истории. Я даже думаю, что правые будут только рады кризису в отношениях с СССР. Они, если надо, спровоцируют отставку правительства, объявив нам вотум недоверия.

– Они путают интересы своей партии с интересами страны, – печально заметил Ханссон. – Неужели они способны зайти так далеко?

– Их поддерживает Шведская академия. Не будем забывать, что там сидят консерваторы. Мне известно, что архиепископ Стокгольмский тоже на их стороне.

– Это скверно.

– Бунин или Горький – в любом случае политических последствий не избежать. Мы должны быть к ним готовы.

– Без сомнения. Но ситуация может дополнительно осложниться.

– Что вы имеете в виду?

– Литвинов проинформировал меня, что в Москве проявляют нетерпение. Он намекнул мне, что может случиться что угодно.

– Что значит «что угодно»?

– Наихудшее.

– Не думаете ли вы, что они?..

– Вы знаете их не хуже моего. Советы на все способны. Если с Буниным случится беда, человечество нам этого не простит.

Премьер-министру стало не по себе. Он почувствовал, что его затягивает в эпицентр бури, которая сметет его правительство.

– Обдумайте все это еще раз, герр Сандлер. Я жду ваших предложений. Положение наше действительно критическое. Нам понадобится все наше мужество.

Глава 17

Стокгольм, февраль 1933

Александра Коллонтай открыла глаза. Она только что пришла в сознание. Глухой шум медицинского оборудования вырвал ее из объятий молодого любовника, с которым она много лет назад проводила отпуск в Биаррице.

Ее упоительный сон был прерван тиканьем датчиков, подключенных к аппаратам с насадками и проводами. Нет, это вовсе не отель в Пиренеях! Коллонтай огляделась по сторонам и все поняла.

Сидевшая у ее постели помощница облегченно вздохнула, взяла Александру Михайловну за руку и нежно поцеловала:

– Слава богу, вы наконец очнулись!

Коллонтай всецело полагалась на эту преданную женщину, за долгие годы ставшую ее доверенным лицом и подругой. С ней полпред Советской России чувствовала себя в безопасности.

– Да, на этот раз пронесло, – ответила Коллонтай, слабо улыбнувшись.

Эта женщина была с ней в Осло и Мехико, сопровождала на всех этапах извилистого дипломатического пути. Их связывали крепкие узы. В прошлом Коллонтай пришлось несколько раз употребить все свое влияние, чтобы помощницу не отозвали в Москву.

Коллонтай не впервые попала в элитное отделение больницы «Санкт-Йоранс». Привилегированное положение, вне всякого сомнения, обеспечивало ей самый лучший уход, но она по-прежнему чувствовала себя больной. Из окна она бросила взгляд на скверик. С неба валил снег, и стекло покрылось инеем.

Коллонтай не слышала пения птиц, которое так радовало ее во время последнего пребывания в этой больнице. «Конечно, ведь сейчас зима», – подумала она. И тут же вспомнила, как садилась в машину у ворот посольства.

– Мы попали в аварию?

– Нет! Вы потеряли сознание в таверне. Вы ужинали там с шведским писателем.

– Давно я здесь?

– Почти три дня.

Мысли у нее окончательно прояснились. Ну конечно, Лагерквист предложил ей способ уладить проблему Бунина.