Исцеляющее безумие: между мистерией и психотерапией - [48]

А вот Мещанский Бог. Известно, что служащего ему он наделяет местом в обществе, признанием, едой; он обещает стабильность, то есть – предсказуемость будущего. Известно, как ему служить: глас его пророка – общественное мнение. Известно, что он требует в жертву: индивидуальность, игру, экстаз, талант. (Другими словами, он ревнив к другим богам, и хочет собою заменить для своей паствы их всех). Известны границы его власти: город (а не джунгли), многоэтажный (а не сумасшедший) дом. В святцы его трудно не заглянуть, проходя по улице.

Он любит деньги.

Деньги он любит.

Комары же не имеют никакого смысла, и подлежат истреблению.

5. Плохо совместимые метафоры.

На самом деле это страшно интересная идея: истребить всех комаров. Комары – это анти-банка-шпрот. Банка шпрот подлежит размножению в мире Мещанского Бога. Она хорошая, безопасная, неживая. Комары, бляди, живые. Получаются две плохо совместимые метафоры.

Когда две метафоры плохо совмещаются, образуется сюжет их отношений. Венера и Марс далеки друг от друга, хотят разного и т.д. Тем не менее, они существуют в одном мире. Тогда они образуют отношения. Конкретно, они: а) делят паству; б) крутят друг с дружкой роман; в) создают идеальные (хотя и довольно примитивные) культы друг друга, откуда «Любят женщины военных» и наоборот.

Когда две метафоры плохо совмещаются, многое может произойти. Они делятся, борются, пополняются, приковывают кого могут к кресту или скалам и образуют мир.

Жизнь и смерть – плохо совместимые метафоры на первый взгляд, но достаточно посмотреть на траву, чтобы запутаться.

Мещанский Бог и душа – плохо совместимые метафоры.

Это, пожалуй, самое печальное, что я хотел сказать здесь.

Нет, вот, пожалуй, еще похуже: Мещанский Бог не хочет отношений с соперниками. Он хочет их подчинения и истребления.

Анти-комарин, создание святого Панасоника.

6. Символ веры.

В живом мире облака и комары живые не потому, что я оживляю их, очеловечиваю или символизирую. Они сотканы из той же материи, что и я (это и увидела моя подруга в трипе, но перепутала термины). Они живые, поскольку жив я, к ним обращенный. Я жив, поскольку между мной и живым миром невозможно провести долгоживущую линию. Я знаю, что от проведения этих линий мертвеет моя душа, и мир быстро мертвеет, и у меня нет психических возможностей не умереть при этом самому, не стать объектом в собственных же стеклянных, плачущих глазах. Духовных возможностей нет тем более.

Потому что Бог – это возможность сказать миру «Ты».

***

В формате мистерий человек уходит из «мещанского социума», оживляется и живет где-то в сторонке, а потом возвращается на прежнее место, не выдавая причин и хода своей отлучки. Формат скоморошества подобен мифу о Бодхисаттве: человек не уходит в сплошной кайф просветления, а возвращается к своим собратьям, чтобы поделиться с ними и их оживить. Наполнившись силой и смыслом богов, «мист» идет к людям, стремясь стать проводником, соединительной тканью между «улицей» и «богом».

Он оказывается на той же улице, но в ином символическом пространстве.

***

И первая реакция улицы часто довольно предсказуема: его бьют. Ну, во всяком случае, обрушиваются с сильной агрессией. Ее рациональное оправдание очевидно – «скоморох» нарушает законы улицы (или Мещанского Бога, как вам угодно), уже сразу, еще ничего не делая, одним своим видом.

Вот одна история про эту фазу скоморошества; ничего особенного, трехминутный перфоманс; но сколько чувств!

Променад

Да нет, нет, – тут уж я совсем запутался. – в этом мире есть вещи… Есть такие сферы… Нельзя же так просто: встать и пойти. Потому что самоограничение, что ли?.. Есть такая заповедность стыда, со времен Ивана Тургенева… И потом – клятва на Воробьевых горах…

Дело было, вроде, пятиминутное.

Нет, начнем сначала: была группа по сказкотерапии. Группа состояла из многих хороших и интересных людей, но динамика была тяжелая… М-да, а ведь между прочим, все участники были участницы. Это расклад всегда тяжеловатый – слишком много проекций на единственного мужчину.

Там была «центральная» тема – Спящая Красавица и как ей проснуться. Потому что все сказки были про то, что она спит и спит и спит (как вариант – умерла; «Мертвую Царевну» мы даже ставили отдельным спектаклем). И НИКАКОГО выхода. Пять дней в такой атмосфере было реально тяжело. При всей нашей друг к другу (многих) взаимной симпатии и уважении.

И вот. Была там такая Чита… (Потому что на группах я обычно оперирую кличками, которые там же рождаются; я и помню потом обычно именно эти клички, и часто «цивильные» имена многих своих «клиентов» так никогда и не знаю; а некоторые из этих кличек, конечно, приклеиваются на года). Я не помню, что за сказки она придумывала, Чита. Помню, что ее в последний день начало сильно волновать: «Так что же делать? Так что же делать? Как же выйти из сценария?» И я ей говорю, в середине где-то дня: да влегкую! Да за пять минут! Она говорит: «Да? Ах-ах-ах! А как?» А я: «Пошли сейчас на пять минут выйдем на улицу голыми погулять». Она говорит: «Ой, нет». И весь остаток дня промолчала.

Настал вечер. Мы устроили бал-карнавал, очень настоящий. Я был на нем Нарциссом (молчать, господа психоаналитики! сам знаю!) А после бала стали подводить итоги. Было полдевятого вечера, семинар до девяти. Заговорила Чита.