Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [157]

Но если у жены проблемы одни, то у мужа — другие. Не берусь судить сам, но Исаак Осипович говорил, точнее, писал своим друзьям: «К сожалению, не хватает самого главного. Денег. Беден я стал, дорогой Володя. И от былого могущества остались воспоминания и одни надежды».

Вот это было самое главное. Сразу после войны ему казалось, что он нищий. И это при его-то вере в силу денег! По крайней мере, он сам так думал. Те благословенные времена, когда Сталин лично ужасался тому, как много получает Дунаевский, минули. Тогда Сталин запрещал отчислять Дунаевскому композиторские за исполнение песен, а теперь этого не было. «Иссяк Осипович», — шутил Никита Богословский.

Когда много несчастья, счастье всегда где-то рядом. С Зоей Ивановной Исаак Осипович снова стал регулярно встречаться. Настолько же регулярно отлучался из дому, но всегда поздно ночью возвращался в свой законный дом, к официальной жене Зинаиде Сергеевне. Бог знает, какая буря чувств поднялась в душе Исаака Осиповича! Но когда-то он сам попросил свою жену, любимую Бобоньку, не разводиться и не просить развода, и поэтому если когда-то у него и скребли на душе кошки, то приходилось терпеть. А на что еще ему оставалось уповать? Слава богу, с его мамой Розалией Исааковной все в порядке. После войны она стала еще более набожной и при случае просила у сына денег на пожертвования в синагогу. Была уважаемой в синагоге: имела собственное место. А о том, что Исаак Осипович знает идиш, не догадывался даже его сын. Исаак Осипович память о своих предках хранил глубоко в сердце.

Внешне все в его жизни было как будто нормально. И внешне ничего не изменилось. Но…

«Мой оптимизм, — писал он, — зиждется на моем творчестве, путь которого изобилует большими успехами, дававшими мне, своего рода, неприкосновенность личности. Эта картина блистательного внешнего величия, при бурной и полной всяческих мук и терзаний, но богатой эмоциями жизни, продолжается и поныне, хотя двойственность и глупость моего бытового здания не может долго и безнаказанно продолжаться без грядущего и неминуемого обвала… Именно благодаря такой жизни я обладаю почти полнотой той свободы для себя, которая делает мои дела, привычки, потребности, привязанности лишенными всякого контроля со стороны. При обычных и нормальных путах, связывающих любящих и влюбленных людей, я сохраняю нетронутым свой внутренний мир, которым я безраздельно распоряжаюсь. Даже мой кабинет, эта экстерриториальная зона, находится там, где живет женщина, перед которой я не подотчетен, и не живет та женщина, при которой этот кабинет не был бы экстерриториальным».

Все так же по вечерам он посещал это шумное и легкомысленное место обитания московской богемы — Дом актера и по-прежнему встречался с друзьями. Его распорядок дня был жуткий. Он занимал столько разных должностей… и абсолютно не щадил себя. Часто работал по ночам. Прибавьте к этому курение с детства. Безбожное. Но сын говорит: «Я помню папу исключительно веселым. Если он и хандрил, то в основном это было связано с физическими недомоганиями. Папа никогда не лечился. В конце жизни у него очень болели ноги. Он очень горевал. Говорил, старею».

Круг его общения зависел от Зои Ивановны. Это были те люди, с которыми общалась она: Серафим Аникеев — актер Театра оперетты, Лихачев — из Ансамбля песни и пляски железнодорожников, Тамара Тамбюте — его супруга, Александр Менделевич — знаменитый конферансье.

Из старых друзей был еще гомеопат Теодор Липницкий. По иронии судьбы он жил в том же переулке, где потом будет жить Зоя Ивановна. Липницкий — самый знаменитый в 1920-е годы врач в России, лечивший всю партийную верхушку. С ним Исаак Осипович любил играть в карты. У него было неплохое собрание живописи. Но коллекционером он не являлся. Коллекционировала живопись его жена Анна Эммануиловна. Собрание было ее, а деньги — его. Висело у него по тем временам: «25 Коровиных, Левитан, Серов, хоть и небольшие этюдики, но зато качество, немного Айвазовского. Потом это все ограбили».

Общих знакомых с Зинаидой Сергеевной у Исаака Осиповича уже не осталось. Сколько раз молодому Евгению Исааковичу приходилось видеть в когда-то прекрасных светлых глазах своей мамы слезы и невыразимую тоску:

«Я знал, как она одинока. У Зои Ивановны были молодость, красота, перспектива. А Исаак Осипович был таким человеком, который внешнюю красоту принимает за внутреннюю. Отец снимал для нее дачу в Снегирях. И пока строил прекрасную квартиру на улице Огарева, снимал в городе квартиру.

У Менделевича отец снимал для Зои Ивановны квартиру, пока еще не было квартиры на Огарева — в Воротниковском переулке. Я там никогда не был. Принципиально не ходил из-за мамы. Заезжал. В переулке встану и жду: он выходит из ворот дома, и мы едем домой».

Это происходило тогда, когда отпускали шофера Исаака Осиповича. Шофером становился его сын. И Евгению, и Исааку Осиповичу это очень нравилось.

Евгений вспоминает: «Отец вставал поздно, спал до десяти. Я уходил в школу — отец еще спал. Учился до пяти. Приходил домой — отца уже не было. Встречались уже поздно, когда он возвращался: в 12 часов ночи, в час. И тут начинались наши разговоры. Говорили очень много. И не было той ночи, чтобы отец не вернулся домой. А мама была одна».