Ирма - [3]

Пирог для Стефы

Новый закон запрещал есть пироги в общественных местах. Стефа не была эстетом: разве станет эстет всюду носить с собой шкаф и огромный кусок вишнёвого пирога? К тому же, шкаф был простецкий — без антикварных ручек-львят на створках и без Нарнии за бортом. Все знакомые Стефы давно обзавелись нормальными шкафами, в некоторых были даже зеркальные двери, а иные шкафы и вовсе были гардеробными: в тех прятаться было особенно уютно. Вот, допустим, едешь ты в троллейбусе мимо большого белого дома, стрельчатого такого, как замок, красивого (он ещё светится ночью), думаешь, как зайдёшь внутрь, поставишь все «на красное!» и вообще будешь веселиться до утра — а на тебя вдруг бабушка смотрит снизу вверх, и не потому, что сидит — низенькая просто. И так неловко сразу перед ней и за этот стрельчатый замок, и за «красное!», что ты втихаря — юрк от неё в шкаф! Ну, или проезжаешь в том же троллейбусе (53-ем, допустим) мимо антикварного магазина и музея одного писателя, а тебе так вот: «Чё смотришь, отвернись!» — и ты отворачиваешься прямо в шкаф. Да что я вам рассказываю, у вас ведь тоже есть шкаф (или гардеробная?). А вот у Стефы шкафа поначалу не было. У всех знакомых по шкафу, а то и по два, а у нее — только вишнёвый пирог, который Стефа всегда носила с собой, чаще чтобы полюбоваться. Вишни на пироге поблёскивали бордовым, как наманикюренные ногти, а впрочем, не бордовым даже, а именно вишнёвым (это ведь красивое какое слово — виш-нё-вый). Иногда, устроившись на скамеечке рядом с белым домом со стрельчатыми стенами и жёлтым банковским зданием, Стефа отрезала ломтик. А потом новый закон запретил есть пироги в общественных местах, Стефе пришлось завести шкаф и всякий раз прятаться в нём, чтобы уже там, осторожно развернув пирог, отгрызть кусочек. И пока Стефа ела свой вишнёвый пирог, сидя на полке шкафа, у которого не было даже ручек-львят, она была абсолютно счастлива. Теперь Стефа таскала за собой шкаф, как черепаха, и пряталась в него, в случае опасности — если, например, бомбы прогудят или ещё что. Она научилась умещаться на верхней полке: сидела там и жевала свой пирог. А тот всё не заканчивался и блестел своими влажными, будто в коньяке, ягодами. Стефа выглядывала из шкафа — и пирог исчезал вместе с вишнями (по правде, вишни интересовали её куда больше), снова забиралась в шкаф — и пирог появлялся на полке рядом с ней. Стефа выбиралась на улицу всё реже, а когда выбиралась, сразу чувствовала резь в животе: теперь пирог был ей жизненно необходим и приходилось вновь возвращаться на свою полку, к вишням, которые отказывались существовать вне шкафа. Сидела Стефа со своим пирогом в шкафу и надеялась, что кто-нибудь наконец постучится в дверь и скажет, что пирога никакого уже давно нет. А впрочем, кто постучит, когда у каждого в шкафу свой пирог с ненастоящими вишнями.

 — Эй, ну хоть кто-нибудь! — позвала Стефа и вдруг закашлялась, поперхнулась вишнёвой косточкой и наделала такого шуму, что её тут же достали из шкафа, а с ней — вишни и пироги, сколько было.

 — Ну вот, мы тебя спасли, откачали, мы забрали у тебя этот странный пирог, и несуществующие вишни, которые ты поедала сутками, тоже забрали, — говорили Стефе выстроившиеся вдоль проспекта люди, делая обеспокоенный вид. — Мы накормим тебя питательным бульоном из куриных ножек, и твоя кожа больше не будет липнуть к ребрам, а бульон зальётся в желудок, постепенно доберётся до головы и будет омывать твой мозг, как Тихий океан — Африку.

 — Эй-эй, полегче! — возмутилась Стефа. Она хотела было отогнать всех этих добрых людей от своего шкафа и спасти оставшийся на верхней полке кусок пирога, но руки не слушались, как будто были из пластилина.

 — Ой, смотрите, худеет! — крикнул из толпы мальчик. Стефа посмотрела на свой палец-мизинец и заметила, как кожа вокруг него сначала надулась в шарик, а после лопнула, и палец-мизинец стал тонким, как фломастер или даже шариковая ручка.

  — Бульона, бульона! — закричали собравшиеся. Им показалось, что Стефа худеет от долгого жевания своих ягод, а это, как известно, не жизнь.

  — Ягоды  — это не еда!  — поучительно причмокнула женщина, дожёвывая печёночную котлетку. Тем временем, питательный бульон уже плескался в голове Стефы, но она продолжала худеть и съёживаться, как модель Твигги или как дырявый воздушный шарик.

  — Удивительное дело,  — подумала Стефа.  — Все эти люди так беспокоятся обо мне! — а больше Стефа ничего не подумала, потому что куриный бульон уже поднялся вдоль позвоночника и ударил ей в голову.

 — Смотрите, она же мягкая совсем! — удивилась какая-то девочка и осторожно тронула Стефу пальцем. Бок Стефы спружинил, как мягкий батут, на котором прыгают дети в день молодежи на главной площади Клецка.

 — Ох, у неё как будто рёбра растворились! — запричитали выстроившиеся вдоль проспекта люди. — У неё будто костей недостаёт! Наверное, она ела вишни вместе с косточками, и благодаря этому и кости, и рёбра, и даже череп её были жёсткими и твёрдыми. А теперь вот даже голова мягкая, как будто вся — из бульона. Стефа, ты только не расстраивайся! — уговаривали мягкую Стефу собравшиеся на площади люди. — Мы все без косточек — и ничего, зато локти в разные стороны гнутся. Но Стефа уже не расстраивалась, потому что вся она была теперь бульонная. Какие-то мальчики и девочки постояли ещё немного рядом с пластилиновой Стефой, у которой тоже локти теперь гнулись в разные стороны, и разошлись. Они ведь не желали ей ничего плохого, а то, что залили в неё куриный бульон, — так это не со зла, а потому, что так лучше.