— А давай мы тебя убьём? — предложил Король, пожёвывая соломинку. Ирма поёжилась — её прежде ни разу не убивали.
— Пойми меня правильно, — оправдывался Король. — Ты так забавно подёргивала плечиком, когда я пытался тебя душить, так умильно кусала губы, когда я столкнул тебя с лестницы!.. Я был вне себя, меня переполняло какое-то новое восторженное чувство! Ирма вспомнила каждую ступеньку — и ещё раз поёжилась, а Король всё жевал соломинку, моляще поблёскивая своими вишнёвыми глазами. Не так давно Ирма соорудила себе соломенные крылья, чтобы, как древнегреческий Икар, улететь от Короля, но он сжевал все соломинки, и Ирма никуда не полетела.
— А помнишь зелёную комнату? Ты отчего-то сильно её боялась, а я запер тебя в ней! — Король заметно развеселился, теперь он бегал по комнате, подпрыгивая от радости. А ещё раньше Король приказал сжечь всю солому в королевстве, чтобы Ирме не пришло в голову снова соорудить крылья.
— А помнишь, как мы завязали тебе глаза и завели на эшафот? Мы с тобой поднимались по лестнице вверх, я так бережно держал тебя за руку, а ты гадала, что же такое я для тебя приготовил. Ирма заплакала.
— …И потом мужик с балдахином на голове (ты его, конечно же, не видела) вырвал тебе кусочек сердца! — Король ещё раз подпрыгнул, полный восторга. Он полез в верхний ящик стола и вынул оттуда изящные серебряные щипцы: он очень любил показывать их Ирме. — Смотри! Прямо этими щипцами, прямо кусочек сердца — раз! — и нету! Ирма уронила на щипцы несколько слезинок, хоть знала, что серебро от соли не почернеет. Может, если бы металл перестал быть таким идеально гладким, Король не доставал бы его из ящика стола так часто. Первое время Ирма подолгу просиживала над щипцами: скребла их ногтями и роняла на них слёзы, но после перестала. Вам может показаться, что Король был злым, но предположи вы это вслух, Ирма искусала бы вам руки и наподдала бы каблучком — совсем не по-доброму. Король был хорошим, она знала это и злилась всякий раз, когда позволяла себе испугаться и отбежать в сторону, если он хотел ударить её по лицу или в бок. Просто Ирма очень не любила, когда бьют в бок, ведь там же почки, они перерабатывают жидкость и так больно, больно! У неё могли даже выступить слёзы — но разве виноват Король, что она нытик? Нет, Король не виноват. Так вот, Ирма заслонится рукой — а потом плачет не оттого, что Король сильно ударил её в бок, а оттого, что он ушиб палец об её локоть.
— Дурочка! — тихо ронял слёзы Король, укачивая, как грудного ребёнка, ушибленный палец.
— Дурочка, — соглашалась Ирма. А когда Король отворачивался, доставала из внутреннего кармана пиджака своё сердце и тыкала в него шариковой ручкой, чтобы ему, сердцу, было так же больно, как Королю, а лучше — ещё больнее. Ирма иногда думала, что, увидь Король её за этим занятием, он подошел бы, отнял у неё шариковую ручку, обнял и заплакал уже не оттого, что ушиб палец, а от жалости к её сердцу. Вообще-то, Ирма колола сердце только для того, чтобы однажды Король её обнял, но откуда ему было знать?
— Но смешнее всего было играть в привидение, помнишь? Ирма кивнула.
— Это когда я представлял, что ты привидение — и проходил насквозь. Я и других подговаривал не замечать тебя и проходить насквозь, и устраивать балы вокруг тебя, я даже специально наступал тебе на ноги, пока танцевал с другими фрейлинами! — Король заходился от смеха.
Он не веселился так, даже когда ювелир вставил в его корону новые камешки — а ведь Король был большим эстетом!
— Ирма, я тебя обожаю, с тобой так весело! Милая, родная, давай убьём тебя и посмотрим, что будет? — умоляюще приподняв брови, снова попросил Король. Ирма свесила ноги с первого этажа замка и попыталась дотянуться кончиками пальцев до земли. Она пыталась дотянуться до земли всякий раз, как Король поднимал эту неприятную тему: «Ирма, дорогая, давай убьём тебя!» Но всякий раз вокруг был туман, который Ирма принимала за облака, и ей казалось, что они с Королём живут не на первом этаже замка, а в самой высокой башне, уходящей шпилем разве что не в космос. И оттого она боялась, что, спрыгнув вниз, убежав от Короля, наверняка переломает ноги. Ну и куда ей потом, со сломанными ногами? Дура.
[1] Ирма (от древнегерм.) – независимая, стойкая, сильная духом.
Про дракона, который хотел выть на Луну
Луна была красивой — хоть вой. Но он был драконом, и выть на Луну было решительно некомильфо. То есть, если у вас шерсть и подшёрсток, глаза жёлтые и вы задираете в день по овце, будь вы хоть ваўкалак, хоть вервольф, хоть примитивный волчонок из зоопарка, Луна — ваша. Ваша, как надкушенная печенюшка, как именная школьная грамота, как рисунок на подушечке пальца! Но когда вы дракончик, у вас нос из чешуек и длинный хвост растёт от позвоночника, Луна для вас — табу. Завоешь — и другие драконы будут смеяться. Чтобы не забывать, что табу, а что — не очень, дракончик нарезал из детского набора картона цветные карточки: на салатовых писал про табу, на оранжевых – про «не очень». У дракончика был целый набор таких карточек: салатовых «нельзя» и оранжевых «льзя». «Дышать огнём» — оранжевая, «летать» — оранжевая, «презирать хоббитов» — оранжевая… Но ни дышать огнём, ни летать, ни даже презирать хоббитов дракончику не хотелось, потому что его лунная карточка была салатовой. Дракончик, пролетая над неприметным кафе, где совсем недавно варили в турке на горячем песочке кофе (особенно он любил «Огни столицы» и «По-бедуински»), мимо громадины солидного здания с широкими лестницами внутри, мимо башни дома, в подвале которого чертили и проектировали, думал так: «Люблю полуполную Луну, которая ещё не пожелтела. Нет, жёлтая пористая Луна — такая, как блин, если в тесто вбить два яйца, — тоже хороша. Но по-настоящему люблю я всё-таки полуполную Луну: стеклянно-белую, как шарик с ёлки. Сейчас шарики не те: пластмассовые и небьющиеся, к ним не привязываешься так сильно, как к старым советским шарикам, шишкам, попугаям, белочкам и вообще непонятным каким-то формочкам, которые страшно разбить. Не бьётся — не страшно. Вот полуполную Луну разбить страшно. Дракончик думал так о Луне, бежал вверх по улице, прочь от людей на ходулях и уличных музыкантов, выше и выше — туда, откуда Луну будет хорошо видно. Он даже опускался на четыре лапки и вытягивал шею в чешуйках, как это делали те, кто охотился на овец, он отворачивался от солидных бутиков, ювелирных магазинов, входа в метро поодаль, набирал в легкие побольше воздуха… Но тут вспоминал про салатовую карточку. Тогда он втягивал шею, тихо выдыхал набранный воздух, прижимал маленькие чешуйчатые ушки — и вновь уходил в тот конец улицы, где каждые тёплые выходные незнакомцы ходили на ходулях и время от времени дышали огнём. Незнакомцы драконами не были — просто их огненная карточка была оранжевой… Стоп, подождите. Давайте подмонтируем к нудной драконьей истории «хэппи энд» — как в девяностых, когда герой (героиня) получает пинок и выпадает из самолёта, а крутой дядька в синих леггинсах приходит на помощь. Давайте подошлём к дракончику дядьку в леггинсах. Впрочем, раз уж это сказка, давайте подошлём фею. Фея, вся такая в розовом платьице и непременно в стразах, перетасовала драконью колоду и подменила салатовую лунную карту оранжевой — теперь дракончик мог выть на Луну и вытягивать шею! Забираться на самое высокое здание, вставать на четыре лапки и выть, выть, выть на такую красивую, на такую стеклянную!.. Но дракончику больше не хотелось выть на Луну. Потому что «нельзя» у него забрали. А «льзя» — оставили.
