Ирландское сердце - [200]

Моя душа… Мне удавалось игнорировать ее, когда я была с Тимом Макшейном. И чувство вины не захлестывало меня до того памятного дня в соборе Нотр-Дам. Но отец Кевин отпустил мне грехи, и вместо троекратного прочтения «Аве, Мария» во искупление я практически получила от него Питера. Я снова стала приличной женщиной, хотя и скоропостижно умершей для моей семьи и всего Чикаго. Во время войны о душе переживать было просто некогда – нужно было двигаться, действовать, выполнять долг, выживать. Но стоя здесь, я вдруг осознала, что душа моя неподвластна ни Церкви, ни священникам, ни даже мне самой. Может, она принадлежит этому месту? Может, мое самое глубинное «я» все-таки говорит на языке этой пожилой женщины? Может, утратив понимание слов, я потеряла часть себя?

Mearbhall, понятие, которое я не могла выразить по-английски. Это был свет внутри меня, который невозможно было объяснить даже самой себе.

Солнце опускалось за горизонт на западе. Красно-янтарное небо постепенно темнело. Взошла луна. Ноги мои закоченели. Я шагнула назад и, очутившись на песке, наклонилась и начала растирать правую ступню. Оказавшаяся тут как тут старушка уже массировала и растирала мне левую.

– Болит, – сказала я Мауре.

– Это жизнь возвращается, – кивнула она. – И начинает циркулировать кровь.

Моя ирландская кровь.

Глава 26

Когда мы возвратились в гостиницу, мистер Дженсон и остальные члены комитета по-прежнему сидели в библиотеке, развалившись в своих креслах лицом к огню. В камине горело дерево, не торф, а я пробыла в Голуэе уже достаточно долго, чтобы понимать, что в стране, где так мало деревьев, эти большие поленья стоят больших денег. Маура показывала мне Барнский лес, когда мы возвращались в Голуэй уже не по берегу, а по дороге.

– Он относится к поместью Линчей, – сказала она. – Арендаторам не позволяется брать даже опавшие ветки. Потому что все деревья принадлежат лендлордам. «Ирландия в высшей степени одетая и одновременно в высшей степени голая», – цитировала она. – Это слова из «Истории Ирландии» Джеффри Китинга. А ведь когда-то нас называли «и без того лесистым островом, заросшим лесами». Но каждая новая волна завоевателей вырубала деревья: викинги – для своих пиратских дракаров, нормандцы – для замков, а потом англичане – для своего военного флота. Про тех британских моряков говорили, что это «смельчаки, надежные, как их корабли из дуба». Вот только дубы эти были нашими. И в итоге в Ирландии осталось очень мало деревьев, которые росли бы не на территории поместий богачей.

Выходит, крестьяне-арендаторы не могли топить свои очаги дровами, а вот отель «Грейт Саутерн» мог себе это позволить без проблем.

Сирил заторопился нам навстречу:

– Где вы были? Поезд отправляется через полчаса!

– Но вы ведь сказали, что паровоз на Донегол уйдет не раньше девяти, а сейчас только восемь, – удивилась я.

Голос подал мистер Дженсон:

– Вы не едете с нами в Донегол, мисс Келли. Вы возвращаетесь в Дублин и там садитесь на корабль во Францию. Я не могу допустить больше таких инцидентов, как сегодня.

– Так вы увольняете меня? – уточнила я.

– Мы умышленно не включали в группу наблюдателей американцев ирландского происхождения, чтобы наш доклад не был затуманен расовыми предубеждениями, – заявил он.

– Что? Какими еще расовыми предубеждениями? Вы сами видели эти разрушения. Вы были там сегодня утром, когда…

– После вашего ухода, мисс Келли, капитан Пайк вернулся. Он выяснил, что вы состояли в отношениях с известным преступником. Вы использовали наш комитет в своих личных целях. Вы подвергли риску всех нас. Ради нашей собственной безопасности мы должны следить за своей объективностью, чтобы к нашим рекомендациям относились серьезно.

Я не собиралась извиняться за то, что встречалась с Питером Кили. А что касается объективности, то о чем вообще речь? Англия стоит своим сапогом на горле Ирландии уже восемь столетий. Мы сбрасываем этот сапог. Sassenach воюют за то, чтобы сохранить свой контроль над нами. И это безжалостная и грязная война, развязанная против простого народа.

– Вы считаете, что, если мы будем вежливыми с британцами, они от этого будут обращаться с ирландцами лучше? – задала я вопрос мистеру Дженсону. – Пойдемте, Сирил. Мод особенно хотела, чтобы я задокументировала зверства в Донеголе. Именно там она впервые поняла всю несправедливость такого угнетения, и…

– Вы только послушайте себя, мисс Келли, – перебил меня мистер Дженсон. – Такого рода эмоции противоречат нашим целям.

– Ладно, – согласилась я. – Раз вы меня увольняете, я просто остаюсь здесь.

– Не самая лучшая идея, Нора, – вмешался Сирил. – Пайк арестует вас.

– Вот и хорошо, в газетах напишут, что…

– Вот тут притормозите, Нора, – снова перебил меня он. – Вы рискуете попасть прямо в руки Sassenach. В результате вы дискредитируете всех и вся, а также привлечете внимание к другу, – он повысил голос, – которое этому другу совершенно ни к чему.

И тут я сообразила: а что, если моя фотография попадет в газеты? И что, если кто-то из Чикаго увидит ее? Нора Келли не погибла. Нет, она попала в тюрьму.

– У нас нет времени на споры, – подытожил мистер Дженсон. – Возвращайтесь в Париж. Оплату ваших услуг мы вам вышлем.