Ирано-таджикская поэзия - [29]

* * *

Я — словно старый дуб, что бурею разбит;

Увял и пожелтел гранат моих ланит,

Все естество мое — основа, стены, кровля,—

Развалиною став, о смерти говорит.

* * *

Отшельником не буду жить в сырой и мрачной келье,

Хотя я сед, я буду пить вино, ценя безделье.

Стал ныне кубок дней моих семидесятилетним,

Когда ж, как не теперь, искать отраду и веселье?

* * *

Влек и меня ученых ореол,

Я смолоду их слушал, споры вел,

Сидел у них… Но той же самой дверью

Я выходил, которою вошел.

* * *

Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:

«Святоша узок, лицемер жесток».

Звучит упрямо проповедь Хайяма:

«Кем хочешь стань, по сердцем будь широк!»

* * *

Доколь мне в обмане жить, как в тумане бродить?

Доколь мне, о жизнь, осадки мутные пить?

Наскучила мне твоя хитрость, саки вероломный,

И жизнь я готов, как из чаши, остатки пролить.

* * *

Когда вселенную настигнет день конечный,

И рухнут небеса, и Путь померкнет Млечный,—

Я, за полу схватив создателя, спрошу:

«За что же ты меня убил, владыка вечный?»

* * *

Палаток мудрости нашивший без числа,

В горнило мук упав, сгорел Хайям дотла.

Пресеклась жизни нить, и пепел за бесценок

Надежда, старая торговка, продала.

РУМИ

ИЗ «MACНАВИ»

ПЕСНЯ ФЛЕЙТЫ

Прислушайся к голосу флейты — о чем она плачет, скорбит?

О горестях вечной разлуки, о горечи прошлых обид:

«Когда с камышового поля был срезан мой ствол пастухом,

Все стоны и слезы влюбленных слились и откликнулись в нем.

К устам, искривленным страданьем, хочу я всегда припадать,

Чтоб вечную жажду свиданья всем скорбным сердцам передать.

В чужбине холодной и дальной, садясь у чужого огня,

Тоскует изгнанник печальный и ждет возвращения дня.

Звучит мой напев заунывный в собранье случайных гостей,

Равно для беспечно-счастливых, равно и для грустных людей.

Но кто бы — веселый иль грустный — напевам моим ни внимал,

В мою сокровенную тайну доселе душой не вникал.

Хоть тайна моя с моей песней, как тело с душою, слиты —

Но не перейдет равнодушный ее заповедной черты.

Пусть тело с душой нераздельно и жизнь их в союзе, но ты

Души своей видеть не хочешь, живущий в оковах тщеты…»

. . . .. . . .. .. . .

Стон флейты — могучее пламя, не веянье легкой весны,

И в ком не бушует то пламя — тому ее песни темны.

Любовное пламя пылает в певучей ее глубине,

Тот ныл, что кипит и играет в заветном, пунцовом вине.

Со всяким утратившим друга лады этой флейты дружны,

И яд в ней, и противоядье волшебно соединены.

В ней песнь о стезе испытаний, о смерти от друга вдали,

В ней повесть великих страданий Меджнуна и бедной Лейли.

Приди, долгожданная, здравствуй, о сладость безумья любви!

Верши свою волю и властвуй, в груди моей вечно живи!

И если с устами любимой уста я, как флейта, солью,

Я вылью в бесчисленных песнях всю жизнь и всю душу свою.

ПРИТЧИ

ПОСЕЛЯНИН И ЛЕВ

Однажды, к пахарю забравшись в хлев,

В ночи задрал и съел корову лев

И сам в хлеву улегся отдыхать.

Покинул пахарь тот свою кровать,

Не вздув огня, он поспешил на двор —

Цела ль корова, не залез ли вор?

II льва нащупала его рука,

Погладил льву он спину и бока.

Льву думалось: «Двуногий сей осел,

Видать, меня своей коровой счел!

Да разве б он посмел при свете дня

Рукой касаться дерзкою меня?

Пузырь бы желчный лопнул у него

От одного лишь вида моего!»

Ты, мудрый, суть вещей сперва познай,

Обманной внешности не доверяй.

РАССКАЗ О БЕДУИНЕ, У КОТОРОГО СОБАКА ПОДОХЛА ОТ ГОЛОДА

У бедуина пес околевал,

Над ним хозяин слезы проливал.

Спросил его прохожий: «Ты о чем,

О муж могучий, слезы льешь ключом?»

Ответил: «При смерти мой верный пес.

Так жаль его… Не удержать мне слез.

Он на охоте дичь мне выгонял,

Не спал ночами, стадо охранял».

Спросил прохожий: «Что у пса болит?

Не ранен он? Хребет не перебит?»

А тот: «О нет! Он только изнурен.

От голода околевает он!»

«Будь терпелив. — сказал прохожий тот,—

Бог за терпенье благом воздает».

Потом спросил: «А что в большом мешке,

Который крепко держишь ты в руке?»

«В мешке? Хлеб, мясо… много там всего

Для пропитанья тела моего».

«О человек, — спросил прохожий, — что ж

Собаке ты ни корки не даешь?»

Ответил: «Не могу ни крошки дать,—

В пути без денег хлеба не достать;

Хоть не могу над псом я слез не лить…

А слезы— что ж… за слезы не платить…»

И тут прохожий в гневе закричал:

«Да будь ты проклят, чтобы ты пропал!

Набитый ветром ты пустой бурдюк!

Ведь этот пес тебе был верный друг!

А ты в сто раз презреннее, чем пес,

Тебе кусок еды дороже слез!

Но слезы — кровь, пролитая бедой,

Кровь, от страданья ставшая водой.

Пыль под ногой — цена твоим слезам,

И не дороже стоишь весь ты сам!»

РАССКАЗ ОБ УКРАДЕННОМ БАРАНЕ

Барана горожанин за собой

Тащил с базара, — видно, на убой,

И вдруг в толпе остался налегке

С веревкой перерезанной в руке.

Барана нет. Добычею воров

Овчина стала, и курдюк, и плов.

Тот человек, в пропаже убедясь,

Забегал, бестолково суетясь.

А вор возле колодца, в стороне,

Вопил и причитал: «Ой, горе мне!»

«О чем ты?» — обворованный спросил.

«Я кошелек в колодец уронил.

Все, что имел я, — сто динаров там!

Достанешь — я в награду двадцать дам».

А тот: «Да это целая казна!

Ведь десяти баранов в ней цена.

Я одного барана потерял,

Но бог взамен верблюда мне послал!»

В колодец он с молитвою полез,

А вор с его одеждою исчез.

О друг, по неизвестному пути