Иосиф Бродский: Американский дневник - [56]
"Духота", с которой начинается следующая строфа, вновь возвращает поэта к настоящему и связанной с ним теме одиночества: Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, понимаешь внезапно в постели, что это — брак: что за тридевять с лишним земель повернулось на бок тело, с которым давным-давно только и общего есть, что дно океана и навык наготы.
"Брак" в контексте стихотворения — это не официально оформленный союз, а роковая привязанность к женщине, которую невозможно забыть (Сравните из стихотворения 1978 года "Строфы": "Дорогая, мы квиты. / Больше: друг к другу мы / точно оспа привиты / среди общей чумы"). Ни расстояние, ни время не властны над чувствами поэта: "пиная мрак" холодной постели, он продолжает надеяться на то, что любимая женщина по-прежнему находится где-то рядом.
Вернувшись в реальность и осознав, что это невозможно, поэт обращается в своих мыслях "за тридевять с лишним земель", туда, где в этот момент "повернулось на бок" "тело", которого ему так недостает. И хотя с тем далеким телом "давным-давно / только и общего есть, что дно / океана" (место, из которого все мы вышли), инфинитивная конструкция "при этом — не встать вдвоем" и предложение "И его не хватило" указывают на сожаление, если не на отчаянье оттого, что случилось непоправимое.
Воспоминания о прошлом, которое обнажается для поэта, "точно локоть", находят продолжение в десятой части стихотворения: Опуская веки, я вижу край ткани и локоть в момент изгиба. Местность, где я нахожусь, есть рай, ибо рай — это место бессилья. Ибо это одна из таких планет, где перспективы нет.
Свой локоть увидеть трудно даже "в момент изгиба", скорее всего, здесь речь идет о локте спящей женщины — той женщины, ощущение от слепящего прикосновения к волосам которой поэт не может забыть. Невозможность изменить что-либо в жизни определяет его негативное отношение не только к настоящему, но и к окружающей обстановке, с которой это настоящее связано. Для лирического героя Бродского США воплощали идею "обретенного рая", но стали "местом бессилья", "тупиком", конечной точкой существования, за которой лишь "воздух, Хронос".
Сравнение "рая" с "тупиком" сложилось у Бродского не только под влиянием личного опыта, оно имеет основополагающее философское значение. В пьесе "Мрамор" один из героев говорит о том, что "башня" (тюрьма), в которой они заперты, это великолепное изобретение, "не что иное, как форма борьбы с пространством. Не только с горизонталью, но с самой идеей. Она помещение до минимума сводит. То есть как бы физически тебя во Время выталкивает. В чистое Время, (…) в хронос…". И собеседник соглашается с ним: "Да уж это точно. Дальше ехать некуда. В смысле — этой камеры лучше быть не может".
Соотношение личной трагедии с идеей "рая" перекидывается на предметы, и представление о "рае" как об абсолютном конце, месте, за которым нет и не может быть продолжения, приобретает в стихотворении философское толкование. Тронь своим пальцем конец пера, угол стола: ты увидишь, это вызовет боль. Там, где вещь остра, там и находится рай предмета; рай, достижимый при жизни лишь тем, что вещь не продлишь.
"Рай", который достигнут "при жизни", вызывает лишь острую "боль" от воспоминаний. В стремлении подняться наверх человек не замечает, как, в конечном итоге, он оказывается в "тупике", в ловушке: Местность, где я нахожусь, есть пик как бы горы. Дальше — воздух, Хронос. Сохрани эту речь; ибо рай — тупик.
Мыс, вдающийся в море. Конус.
Нос железного корабля. Но не крикнуть "Земля!".
Вершина существования — "пик" развития является одновременно его концом и в прямом (как "восточный конец Империи"), и в переносном значении — "тупиком", "мысом, вдающимся в море", за которым ничего нет. Не остается даже надежды на то, что можно что-либо изменить, ибо рай, по мысли поэта, это "нос корабля", с которого путешественнику не дано увидеть землю.
Рай является не только концом физического существования человека, но и концом его духовного развития. Мысль об отупляющем воздействии райской жизни возникла у поэта практически сразу после отъезда.
В эссе 1973 года "Послесловие к "Котловану" А.Платонова" Бродский писал:
"Идея Рая есть логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно сказать, что Рай — тупик; это последнее видение пространства, конец вещи, вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос — в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же относится и к Аду".
Все, что остается обитателю рая, — это следить за часами, отсчитывающими оставшееся ему время. Так как "часы, чтоб в раю уют / не нарушать, не бьют", он вынужден постоянно наблюдать (со страхом, а может быть, с надеждой) "за движением стрелки" на циферблате.
Начало следующей строфы "То, чего нету, умножь на два: / в сумме получишь идею места" можно понять с учетом философской интерпретации Бродским понятия "места". Место, куда в своем воображении возвращается поэт, неподвластно времени. Как ему кажется (или хочется надеяться), это место существует не только в его воображении, но и в воображении любимой им женщины. Представление о месте как об объекте нематериальном и единственно возможном для встречи двух людей, разлука которых является "формой брака", сложилось у Бродского незадолго до эмиграции.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.