Иосиф Бродский: Американский дневник - [2]
Но отражение не имеет ничего общего с реальностью, и, несмотря на все попытки, в жизни героя ничего не меняется: он не часть жизни любимого человека, а всего лишь часть речи — графическая оболочка, за которой нет ничего реального. "От всего человека вам остается часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи".
"Часть речи" — лучший сборник стихов Бродского о любви. Поэт как может (или как считает нужным из-за сложившихся обстоятельств) рассказывает о себе, прибегая к сложному, иногда излишне закодированному выражению чувств, переплетенных с обрывками воспоминаний и усложненными метафорическими образами.
Единственный упрек, который в данном случае можно было бы предъявить автору, — в том, что бросил читателя, не снабдил его путеводными нитями, необходимыми для понимания сложных поэтических текстов. Но, наверное, у Бродского были причины для этого. Наивно полагать, что он намеренно хотел ввести читателя в заблуждение.
Все же надо признать, что даже при существующей аллегорической форме изложения в стихах Бродского отчетливо слышится сдавленный крик, отчаянье, и угадывается трагедия человека, по отношению к которому "Жизнь, которой, / как дареной вещи, не смотрят в пасть, / обнажает зубы при каждой встрече"; для которого процесс творчества становится разговором с самим собой: "Тихотворение мое, мое немое, / однако, тяглое — на страх поводьям, / куда пожалуемся на ярмо и / кому поведаем, как жизнь проводим?", все потеряло смысл, часы остановились, и даже смена времен года ощущается исключительно по внешним признакам: "потому что каблук оставляет следы — зима".
Было бы нелепо, принимая во внимание обстоятельства жизни Бродского, ожидать от него жалоб, проклятий или обвинений. Не это нужно читателям, да Бродский никогда и не стал бы жаловаться. "Он был самым свободным человеком среди нас, — небольшого круга людей, связанных дружески и общественно, — людей далеко не рабской психологии. Ему был труден даже скромный бытовой конформизм", — вспоминал о Бродском Яков Гордин[9].
Быть свободным — действительно свободным — может позволить себе только очень сильный внутренне человек. И это не зависит от степени демократичности государства, в котором он живет: настоящий поэт находится в оппозиции к любому государству — не перед государством отвечает он, а перед Богом.
Поэтому в любом месте и в любое время независимому в своих словах и поступках человеку приходится нелегко.
Наверное, Бродский был прав в том, что не старался ничего объяснить. Кто хочет понять, поймет из его стихов и без объяснений. Остальным объяснять бесполезно, если бы и поняли, то, скорее всего, не поверили бы в искренность намерений автора, а кто-то, возможно, и позлорадствовал бы: "Изменил родине, продался, получил Нобелевскую премию, пусть теперь мучается. Так ему и надо!"
Может быть, поэтому из уст лирического героя в стихотворениях Бродского раздается не запоздалая попытка объясниться или оправдаться, а мычание раненого зверя, немой крик отчаянья, выпущенный в пустоту без какой бы то ни было надежды быть услышанным. Как, например, в стихотворении из цикла "Часть речи" 1975.1976 года: С точки зрения воздуха, край земли всюду. Что, скашивая облака, совпадает — чем бы ни замели следы — с ощущением каблука. Да и глаз, который глядит окрест, скашивает, что твой серп, поля; сумма мелких слагаемых при перемене мест неузнаваемее нуля. И улыбка скользнет, точно тень грача по щербатой изгороди, пышный куст шиповника сдерживая, но крича жимолостью, не разжимая уст.
Если воздух везде одинаковый, если каблуку все равно, по какой земле ступать, если даже глаз не замечает ("скашивает") разницу между пейзажами ("сумма мелких слагаемых при перемене мест / неузнаваемее нуля"), то для человека эти изменения становятся роковыми. И горькая улыбка, "точно тень грача", является ответом на все попытки убедить себя в том, что ничего не изменилось: и изгородь такая же щербатая, как там, на другом краю земли; и шиповник так же растет в тех местах, может быть, не такой пышный, но к этому можно приспособиться, "сдерживая" его глазом. Но вот взгляд падает на жимолость растение, которое в России практически не встречается, — и из груди вырывается немой крик отчаяния.
Образы, вызывающие горечь воспоминаний, у каждого поэта свои: в стихотворении Бродского роковую роль играет жимолость, а у Цветаевой, например, — рябина ("Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, И все — равно, и все — едино. Но если по дороге — куст Встает, особенно — рябина…"). У Бродского с жимолостью связано чувство отчуждения, у Цветаевой с рябиной — ностальгия, но смысл остается один: можно загнать свои чувства глубоко внутрь, "что и самый зоркий сыщик Вдоль всей души, всей — поперек! Родимого пятна не сыщет!", можно запретить себе думать о прошлом, но неожиданно знакомый предмет попадает в поле зрения и сводит на "нет" всю тщательно спланированную систему защиты.
В стихотворении 1934 года Марина Цветаева прямо говорит о своих чувствах в эмиграции: "Тоска по родине! Давно / Разоблаченная морока!"; Владимир Набоков в "Других берегах" признается: "Тоска по родине. Она впилась, эта тоска, в один небольшой уголок земли, и оторвать ее можно только с жизнью… Дайте мне, на любом материке, лес, поле и воздух, напоминающие Петербургскую губернию, и тогда душа вся перевертывается".
Современная японская культура обогатила языки мира понятиями «каваии» и «кавайный» («милый», «прелестный», «хорошенький», «славный», «маленький»). Как убедятся читатели этой книги, Япония просто помешана на всем милом, маленьком, трогательном, беззащитном. Инухико Ёмота рассматривает феномен каваии и эволюцию этого слова начиная со средневековых текстов и заканчивая современными практиками: фанатичное увлечение мангой и анимэ, косплей и коллекционирование сувениров, поклонение идол-группам и «мимимизация» повседневного общения находят здесь теоретическое обоснование.
«Палли-палли» переводится с корейского как «Быстро-быстро» или «Давай-давай!», «Поторапливайся!», «Не тормози!», «Come on!». Жители Южной Кореи не только самые активные охотники за трендами, при этом они еще умеют по-настоящему наслаждаться жизнью: получая удовольствие от еды, восхищаясь красотой и… относясь ко всему с иронией. И еще Корея находится в топе стран с самой высокой продолжительностью жизни. Одним словом, у этих ребят, полных бодрости духа и поразительных традиций, есть чему поучиться. Психолог Лилия Илюшина, которая прожила в Южной Корее не один год, не только описывает особенности корейского характера, но и предлагает читателю использовать полезный опыт на практике.
Данное интересное обсуждение развивается экстатически. Начав с проблемы кризиса славистики, дискуссия плавно спланировала на обсуждение академического дискурса в гуманитарном знании, затем перебросилась к сюжету о Судьбах России и окончилась темой почтения к предкам (этакий неожиданный китайский конец, видимо, — провидческое будущее русского вопроса). Кажется, что связанность замещена пафосом, особенно явным в репликах А. Иванова. Однако, в развитии обсуждения есть своя собственная экстатическая когерентность, которую интересно выявить.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.
Книга известного советского режиссера, лауреата Ленинской премии, народного артиста СССР Б.А.Покровского рассказывает об эстетике современного оперного спектакля, о способности к восприятию оперы, о том, что оперу надо уметь не только слушать, но и смотреть.