Иосиф - [8]

– Молодой он что ли был? – поинтересовался я.

– Перетрухин? – отец задумался, по-своему что-то высчитывал. – Не знаю, не знаю! Может – тридцать, может – сорок. А может, и… не знаю.

– Ну, пап, у тебя и прикид!

– Не могу точно сказать, не могу. Но с ним всякие чудные истории приключались! Поэтому, наверное, я его так хорошо запомнил. Ну, вот про сено!.. Мать наша всегда меня ругает, когда я тапочки по воскресеньям шью. А ведь нельзя! До обеда точно нельзя. А уж в такие праздники в церковные – тут и не говори! На моей жизни столько примеров! У этого Гришки Перетрухина, не помню, жана была, дети? Убей – не помню! Хату помню, на краю стояла хутора… Ну вот! Как-то накосил он сена, сено высохло. Это был уже второй покос – отава. И стал он собирать, да не на какой-то там простой день, а на Смоленскую. Она – Смоленская – когда? После Ильи? Она и раньше, и сейчас, говорят: на Илью Пророка, на Смоленскую – отдыхай! А он – хоть бы что! Гребёт и посмеивается. Люди ему:

– Гришка, да ты чего делаешь? Смоленская присмолит! А он и байдюже! Сложил стожок. Стожок хороший получился. Не помню, почему, но он успел поставить его недалеко от наших. Мы же там, детишки, потом смотрели!.. А наши стога были – о-о-о, не шути! Знаешь, сколько скотины прадед твой Иван Осьпович держал?! Быков, лошадей, коров, не говоря уж об овцах и козах…

Отец перешел на приятные детские воспоминания. А уж как мне приятно было всё это слышать!.. Но – о Перетрухине с его стожком.

– Ага! Ты, Паша, не поверишь! Пока Гришка сено грёб, на небе не было ни тучки. А как стал собирать в стожок, образовалась одна – ма-аленькая, черная, правда. И повисла над Гришкиным стогом! Гришка то-олько закончил, грабли свои собрал и вилы и отошел, ну, полюбоваться сеном своим. Хорошо, что вовремя отошел! Из тучки – гром, и молонья бьет прям в его стог! Ты, Паш, когда-нибудь видел, как сено горит?

– Видел, пап!

Теперь я припомнил. Однажды летом мы, около десятка школьников, после пыльной работы на нашем хуторском току ехали на речку купаться. Ехали на машине в открытом кузове и видели, как в сотне метров от дороги занимался пожар. Загоралось совхозное сено – пять огромных приклада! Это была жутко красивая картина! Сюрреализм! При полном безветрии огромное пламя, оторвавшись от первого загоревшегося стога, перелетало на пятый стог. Поднялся огромный огненный вихрь, и все пять прикладов вспыхнули, как порох. Моментально! Это страшно!

– Сено горит – а-а, не дай Бог! А Гришкино, Паша, – отец от удивления как-то помолодел, – горело, как свечка! Ни один скирд не пострадал. Весь хутор сбежался смотреть на чуду! Бежали тушить, а увидали чуду!.. Вокруг – сена, скирды! Они должны были пыхнуть тут же! Ни один не пострадал, а Гришкин, так свечкой и догорел дотла! Во-от, тут и подумай, как с Богом играться. Говорили уж тогда, что Гришка черную магию почитывает, а это уже дело темное. Не от Бога. Как Дед наш, Иван Осьпович, сказывал.

– Но я тебе другую историю хочу рассказать про этого Гришку. Уж какой он говорун был – до упаду! Но беззубый!

– Как – беззубый?

– Ну, зубов у него не было! Два клыка торчало!

– Беззубый говорун!

– О-о, говорун, каких поискать! Не знаю, почему, но он вместе с нами, ребятишками, в ночную стерёг быков, лошадей. Может, его нанимали? Бывало, хе-хе… и по головке погладит, и цыбарку табе скрутит, табачку туда и в рот её сунет, да ещё и спичку черканет: «Ну-ка, ну-ка, – подзадорит, – набери поболее дымку и скажи в себя: Эх, мама!»… А опосля деду Ивану донесет, что внук его, Оська, покуривает и покашливает! И всё со смешком, всё со смешком. Ну, мы ему тоже устраивали! Он был страшно трусливый! Особо – змей боялся. А змей у нас было!..

– Змей?!

– О-о, Па-ша! У нас столько всякого дикого зверья было! И зайцев, и куропаток, и диких уток и гусей. Дудака мерено-немерено! А уж змей! Раз весной я быка одного искал и в ложбинку спустился, а нога у меня как-то подвернулась. И я – падать! А луна полная была, светло так! И вот я лечу, вот-вот рукой коснусь земли! Гляжу, мать честная, а он, клубок, катится, живой! И прям на меня! А этот клубок в диаметре примерно метр или больше!

– Какой клубок?

– Змеиный! Представляешь, из него головы торчат и шевелятся! А он сам шипит и катится на меня, как верблюжья колючка! Медленно катится. Как я в него головой не воткнулся, не знаю! Рванулся!

– Какой-то ужастик!

– Чего-чего? Ну, я ж тебе и говорю! У деда нашего Ивана батраки были – Жуковы. Молодая пара. Муж с жаной. Воронежские они были. Эта жана, она вообще змей не боялась! Идет, например, вдоль обрыва, а змеи головы из норок повысунут, а она поймает её, змею, и шею свою обмотает или грудь. И две змеи могла поймать, тогда две груди обмотает и идет по хутору. Змеи сипят и язычки высовывают. Люди стали жаловаться деду Ивану:

– Иван Осьпович! Что это у вас за революционерка такая! Детей пугает!

Иван Осьпович ей запретил так по хутору ходить. Воот, а ты говоришь, змей! А Гришка, он вообще боялся ночью ходить! И пропади они пропадом хоть все быки! Он ложился в свою телегу и засыпал, а лошадь свою он путал и она возле нас стреножная и ходила. Спал, как убитый! Мы его, сонного, вместе с телегой и в яр спускали. Бывало, проснется и не поймет, где и чё с ним! Как начнет дуриком орать! А лошадь у него была старая и смирная. Один раз старшие ребята взяли и обмазали её откидным молоком. Ну, кислым!