Иосиф - [9]

– Знаю-знаю, пап! Откидное – знаю!

– Ага! Не поленились же! Всю ночь, пока он спал, мазали её! Ха-ха! Рано утром Гришка проснулся, а мы тут все рядом! Ждем, не дождемся, когда он пятно своё высунет!

– Пап, ну неужели уж так похож на Горбачева? – сомневаюсь я.

– Как в зеркале! – без тени сомнения заверяет отец. – Я его, Горбача, когда первый раз увидал, аж присел – Гришка! А фамилию вспоминал, вспоминал! Ты, вот, помог! Хе-хе!.. Ну, вот! Из телеги голову поднял, пятно свое почесал, глядь, а лошади нету! Туда! Суда! Нету лошади!

– Рябятки! А вы мою лошадку не видали?

– Лошадку?! – отвечаем мы. – Какую-такую лошадку?!

– Мою лошадку! Вы чё, лошадку мою не знаете?

– А-а-а, твою, дядя Гришка! Знаем…

А кто-то и скажи:

– Да тут татары проежжяли!

– Какие-такие татары?! – Гришка аж из телеги выпрыгнул.

– Какие лошадок любят на колбасу пускать! Эх! Как спохватился наш Гришка! – На какую-такую колбасу?!

– На кониную, дядя Гришка!

– Да куды ж энти татары поехали?

– А вон туды! – показывает один.

– Да нет, туды! – показывает другой в другую сторону.

– А может и цыгане, – третий льёт масло в огонь.

– Цыгане?!

А до этого вышла история – цыгане лошадь у нас из хутора украли!

– Ой! Да чаво жа вы, нехорошие рябята, меня не разбудили? – носится наш Гришка туда-суда.

– Дядя Гришка, да мы тебя будили, будили! Но тебя же не разбудишь!

– Тряхнули бы покрепше!..

Мы уж тут за животы все ухватились, как бы в голос не засмеяться! Гришка-то вокруг своей лошадки бегает и не поймет! Была лошадь гнедая, а тут какая-то пегая перед его носом! Она же лупиться стала! Солнце вылезло! И он тут прям уткнулся в неё!

– Ой! А чья жа эта лошадка, чужая и страшная какая? А лошадка: Иго-го! – Зубы ему оскалила, – мол, – и какая же я табе чужая, Гришаня?! Я жа, подлец ты такой, родная твоя!

Тут Гришка признал её и аж всплакнул!

Конечно, приходилось ему ночами темными ходить. Не всё лежал. И вот раз наш Гришка забрел сам не понял, куда забрел – далеко! Быка искал! А ночь это была, Паша, особая! Она бывает один раз в году, когда папоротник цветёт!

– Пап, это у Гоголя есть, – посмеялся я.

– Ну вот, опять ты про своего Гоголя! – обиделся отец, – Сто раз я табе говорил и говорю – не знаю я тваво Гоголя! И книжек его не читал, и никто и ничего мне не рассказывал…

Отец и раньше рассказывал истории из своего детства, удивительно похожие на истории классика. И каждый раз я пытал его: кто рассказал тебе, где услышал? С годами я удостоверился, что действительно, отец не мог знать произведений Николая Васильевича. Откуда?! Грамоты не знал, Арины Родионовны под боком у него не было, не те времена были. Не до сказов и сказок – лихие времена! А история с пастухом Перетрухиным уж… «очень» оригинальная!

– Пап, пап! – поспешил я. – Рассказывай! Я буду молчать!

– Ага! – легко отошел отец. – И вот в ту ночь, когда папоротник цветёт, Гришка потерял быка и пришел один. Злой и какой-то не такой! Мы к нему:

– Дядя Гришка, где бык, какого ты искал!

Гришка молчал, молчал и вдруг ощепырил свои два зуба и захохотал:

– А я вижу! Он в Каменском яру!

Мы аж все содрогнулись от его хохота!

Я табе рассказывал, как в тридцатых годах я работал на мельнице в хуторе Павловском? Это перед МТС-ом…

– Да… Пап, что-то рассказывал, но про что ты хочешь рассказать?

– Слухай! Мельница стояла в конце Павловского, а жил я вначале Нехаевского. И чтобы попасть домой, надо по мостику было переходить речку. Уже, наверное, месяц ноябрь был, ледок на Тишанке. А там такая гущина! Где мостик! И терин, и верба, и тополь, и грушенки, яблоньки! Место неспокойное! И про энтот мостик дурные слухи ходили! Мол, ведьма там появляется и за мущщинами охотится!

– Как охотится?!

– Да вот так и охотится! Откуда я знаю? Охотится и всё! А молодой! Иду и думаю, да какая ведьма? Сказки какие! Иду! И земелька уже схватилась морозцем. Веточки похрустывают, а тишина-а! Уже ночь, а луна светит вовсю. Ага! То-олько я на энтот мостик – под ноги же смотрю, и чую – что-то не то! Голову поднимаю вот так, а с той стороны тоже на мостик – баба голая…

– Совсем голая что ли?

– Совсем! С длинными седыми волосами. Я, вот веришь, Паша, как говорят, чуть в штаны не наложил! Ноги стали ватными, ну не владею ими! Но всё же как-никак двинусь чуть влево, а она там тоже двигается, только вправо. Я вправо, она – влево, как в зеркале. И я даже вижу, как она жутко лыбится. В голове тут всё вертится, сразу история в башку темяшется. А про неё так и говорили: голая и с длинными седыми волосами. Говорили так же, что она одного уже защекотала…

– Как защекотала?!

– Насмерть!

– Как это она могла его защекотать?

– Да откуда же я могу знать, Паша? Я чё, смотрел что ли, как она его щекотала? Чудной ты какой! Защекотала и всё! Я тут смекаю: Оськя, заднюю включай. Но главное, талы-то я прошел, все эти заросли, и мне никак назад нельзя! Маханет за мной, – думаю, – и Царства Небесная табе, Оськя? А за мостиком, на той стороне, где эта баба – вон они – хаты виднеются. Во-о, Паша! Путя она мне отрезала! Ну, я – задом, задом. Тут и молитву вспомнил. Перекрестился и как заорал: «Господи! Спаси и сохрани!» И как с этого мостика на лед сиганул, а он – хрясь! Ледок-то тоненький, прогнулся! А я опять: «Господи, помилуй, Господи, помилуй!» – и наискосок! Ногой своей хромой, как стеклорезом по стеклу! Жуткий треск стоит! Она, хоть я и молодой был, да не такой скорый! Ты же понимаешь? Под мостиком там мелко, а куда я бегу – на яму, а она глубоченная! Как я её перебег?! Господь знает! Только слышу за спиной: «Оськя, не попадайся боле!» И хохот!