Иосиф - [66]

– Чё он у нас могёть натворить?! – ещё больше изумлялся отец.

– Но он жа у нас, оказывается, от обезьяны произошел, –улыбка, с которой мать смотрела на меня, была какая-то не материнская, чужая.

– Какой обезьяны?! – отец уже стал нервничать.

– От макаки, можа и от мартышки.

– Какие мартышки?! Чаво вы пристали ко мне?! «Мартышки»! Катушок им строй! У вас чаво, делов никаких что ли нету? В люлюшки они играются!

– Ды вот, пришел из школы и с большой радЫстей объявил, что он произошел от обезьяны. Вишь, вон, сидить и светица аж!

– Капитолина Яковлевна нам так сказала, – стал учить я всех. – Она сказала, что Бога нет, чертей нет, и что мы все произошли от обезьян.

– А-а, это сурьёзно! – отец тут и ложку отложил, помолчал, и все застыли за столом и смотрели на отца. – Тогда, можа, яво к корове определим? – спросил он у матери. Спросил серьёзно! Будто вот сейчас, если мать даст согласие, возьмёт меня за рукав и отведет в катух к корове. – Я жа не успею новый построить! Глянь! Там снег вот-вот пойдеть! – добавил.

– К корове яво нельзя, – вдруг встрял самый младший из нашей семьи, брат Сашка. Ему на ту пору было около шести лет.

– Почему, Сашка? – поинтересовался у младшего отец.

– Корова могёть яво забрухать, – рассудил брат.

– Да, это – да! Макаку запросто забрухаить! – согласился отец и посмотрел на меня. Они все, кроме отца, держали ложки над столом и рассматривали меня!

– А куда жа мы яво денем? – спросила мать.

– К кроликам, – решила сестра, – кролики не брухаются, а шкурки у них тёплые.

– Шкурки-то, Таня, у кроликов! Им тепло, а Пашке нашему? Он жа там замёрзнить! А если на него двое трусов наденем? Но, – отец покачал головой, – вряд ли. Трусы не спасуть. Под открытым небом, – озадачился отец. – И я слыхал, кролики макаков сильно недолюбливають. А можа, всё жа рыскнём?

– Жалко, – одновременно протянули сестра с братом.

– И мне трошки жалковато, – вздохнул отец. – Мать?!

– Но и в доме оставлять яво опасно! Раз он от обезьяны у нас пошел, начнёть сигать тут по хате, – мать гнула свою линию – изолировать меня! И мне стало больно, и я заплакал, вместе со мной зашмыгали носами брат с сестрой. Тогда отец смягчился.

– «Капитолина Яковлевна». Ты, Паша, не всех слухай! У тебя жа есть отец и матерь, а то, действительно, отгородить тебя придется, катушок придется табе сделать. «Капитолина Яковлевна».

– Но она же учительница! – не понимал я. – Она же сказала: «Откройте своим родителям и бабушкам глаза! Что люди все произошли от обезьян, и что даже сейчас встречаются люди хвостатые», – меня несло куда-то, и я не мог остановиться. В ту минуту мне показалось, что меня точно определят к корове или к кроликам! Мама вон как смотрит, как на чужого.

– Ну-ка, ну-ка! – отец поднял руку и я замолчал.

– Учёный ты наш! Капитолина твоя Яковлевна, можа, от обезьяны и произошла. Можа, отец у ней был… макак. Можа, у ней самой хвост есть, но твои родители, Паша? Э-э, не-е! Ты головой сваёй думай, а не чем попала! И что б я больше это не слыхал! Макак…

В общем, в тот злосчастный день мои мысли, как говорят, встали враскорячку! Я не знал, кому верить, но всё же в значительно большей степени был на стороне отца и матери. Перспектива жить в катушке или у кроликов меня никак не устраивала.

В Нижней Речке учились четыре года, а в Верхней Речке находилась школа-восьмилетка. Наша учительница была хоть и местной, хуторянкой, но являлась атеисткой и любила вдохновенно рассказывать о революции, о её героях, но хуторской мир ещё держался на старинке, и таких, как Капитолина Яковлевна, было мало в хуторе.

В Лобачах и в Авраамовском престольный праздник выпадал на Архангела Михаила, а в Нижней Речке и Верхней Речке – на Рождество Пресвятой Богородицы, 21 сентября. Поскольку все хутора были переплетены родством, то Нижняя и Верхняя Речки ездили на престол в Лобачи и Авраамовские, а те 21 сентября разъезжались по РЕЧКАМ, и это несмотря на строгое предупреждения колхозного партийного руководства. Так вышло и в этот раз. В Лобачах – престольный день, а у мамы нашей все родственники ТАМ. Отец договорился на мельнице, чтоб подменили его на сутки. Изыскал он где-то лошадку – главный транспорт в то время был гужевой-то, посадил в бричку всех, кроме меня, и все, кроме меня, двинулись на праздник. Меня оставили с соседями и ещё наказали строго-настрого:

– Ты, Паша, смотри, не подведи нас, – наставляла мать. –Про Таню спросють, скажи – приболела трошки, а сам иди. Ступай и учись хорошо. Про макак, Паша, забудь. Ты жа – человек! – мама вновь улыбнулась своей материнской улыбкой и погладила меня.

– Мы жа тебя за главного оставляем! – серьёзно добавил отец.

Сестра Татьяна тогда училась во втором классе, а я в четвёртом. Меня и всё хозяйство наше оставили на соседа деда Данилу. Ночью выпал снег, а рано утром за мной зашел дружок Витька Атаман, внук деда Данилы. Вообще, фамилия у него была Полухин, это мама наша прозвала Витьку Атаманом. Характер у него был такой – неуправляемый и крутой. Атаманом он и остался на всю жизнь: про Полухина не ведали, а Атамана все знали. Витька был старше меня и уже учился в Верхней Речке, и путь его до школы был в два раза длиннее моего. Шли мы медленно, плелись. Снега выпало много, и он ещё падал редкий, крупный. Я рассказал Атаману про вчерашнюю свою оплошность, про хвостастых предков, и он неожиданно подхватил эту мысль.