Ион - [157]

Белчуг совершал погребальный обряд так чувствительно и прекрасно, как только умел. А его надгробное слово растрогало даже самые твердокаменные сердца. Многие говорили, что Ион, верно, предчувствовал близкую смерть, когда отказывал церкви свое состояние. Священник привел его в пример всем добрым христианам:

— Церковь — колыбель наша, в которую мы возвращаемся, когда жизнь утомит нас, в ней мы находим вечное утешение и возвышение, она — щит нашего верующего и угнетенного народа. Тот, кто дарует церкви, дарует народу, а кто дарует народу, тот прославляет господа. Доколе наша церковь пребудет великой в веках, мы с твердостью выдержим все мирские бури и невзгоды.

Ничьи глаза не остались сухи, когда устами священника Ион простился с родителями, со всеми друзьями и знакомыми. А когда в конце он упомянул про Джеордже, который пресек земную жизнь Иона, и сказал: «Прощаю тебе, ибо ты не ведал, что творил», — все заплакали в голос, а Зенобия, обеспамятевшая от горя, стала биться головой о край гроба, так что ее еле-еле успокоили.

Потом Иона предали земле, которая была ему так дорога, все подходили по очереди и бросали горсть сырой земли, и она гулко и печально стучала по доскам гроба.

Гланеташу устроил богатые поминки, и семья Херделей, по причине своей популярности, тоже должна была принять в них участие и отведать все кушания «за упокой души Иона». Священник Белчуг, прихварывавший, как всегда, пришел только затем, чтобы почтить память «почившего примерного христианина», но не выпил ни капли тминной.

После поминок Белчуг пригласил к себе Херделю вместе с его уважаемой супругой и милейшей барышней, предложив отдохнуть у него, прежде чем идти в Армадию, так как для «деликатных дам» это дальняя прогулка. Те, конечно, охотно приняли приглашение; правда, г-жа Херделя, не так-то легко забывавшая козни злых людей, поджимала губы и односложно отвечала священнику, который сопровождал свою речь радостными улыбками, как будто никогда ни одно облако не омрачало дружбы этих почтенных особ Припаса. Таким образом, учителю нетрудно было завести разговор о спорном участке, а после ответа Белчуга тотчас просияла и г-жа Херделя.

— Непременно, брат Захария, — сказал поп, потирая руки. — Как нам, румынам, не любить друг друга? Хватит того, что нас заедают проклятые инспектора, да мы еще будем вздорить из-за пустяков? Сделаем, Захария, как не сделать! Знаешь что, в следующий четверг я буду в Армадии, зайду к тебе, и мы тогда вместе пойдем выправим документы, как оно и полагается между братьями…

Они преспокойно беседовали, когда к священнику вдруг явился Василе Бачу. Он успел набраться на поминках и пришел требовать землю Иона, которая-де, по всей справедливости, теперь должна отойти к нему. Белчуг рассердился:

— Да ты бы хоть постыдился, беспутный человек, добиваться земли, когда ты превратился в посмешище! Ну бывает, выпьет иной раз человек, но ведь ты как свинья напиваешься!.. Оставил тебе в пользование землю Ион, упокой его душу господи, я тоже оставлю, если ты возьмешься за ум. Но если только ты не распростишься с корчмой, я тебя и из дому выгоню, так и знай, Василе! Так что помни, или ты усовестишься, а если же нет, то…

Василе Бачу хотел перебить его, тогда Белчуг еще больше обозлился, схватил его за руку и выпроводил за дверь.

— Ступай, ступай… Мне пьяных безобразников не нужно!.. Нахальничай себе в корчме, бессовестный!

Хердели разделяли его негодование.

— Это самый мерзкий человек во всем селе! — сказала г-жа Херделя, особенно возмущенная наглостью крестьянина.

3

Несколько дней в доме Херделей только и разговору было что об Ионе и Белчуге. Г-жа Херделя умиленно вспоминала, с каким благоговением слушал ее, бывало, бедный Ион, когда она пела по вечерам на галерее, а учитель уже не сетовал на огорчения, которые ему доставил тот своей жалобой, и даже как-то сказал:

— Кто знает, может, все это было к лучшему, потому что с тех пор, как мы переехали в Армадию, нам как-то во всем везет!

Белчуг стал для них теперь честнейшим человеком на свете. Г-жа Херделя находила, что как ни говори, а священник он редчайший, никаких беспутств за ним не водится, хоть он еще молодой и столько лет вдовствует, и что припасовцы не заслуживают такого попа, потому что они сущие разбойники, убивают друг друга, словно дикари. А когда однажды Гиги, говоря о нем, нечаянно обронила прозвище «помело», прежде столь ходовое у них, г-жа Херделя пожурила ее: некрасиво умной девушке оскорблять достойного слугу господнего.

Между тем Херделя все ждал вестей от Титу, который, по всем расчетам, должен был прибыть в Румынию. Он прочел в «Газете Трансильвании» у Грофшору отчет о пышных торжествах в Сибиу, и сердце у него подпрыгнуло от радости, когда он увидел среди поименованных представителей прессы: «Титу Херделя («Трибуна Бистрицы»)». Два дня он таскал в кармане газету и показывал ее всем знакомым, предварительно подчеркнув красным карандашом имя сына. Все же, не получая никаких известий от Титу, он опасался, как бы не случилось с ним чего при переезде границы.

— Сохрани его бог от такой напасти! — сказала г-жа Херделя, узнав, чем обеспокоен муж. — И потом, он ведь у нас сообразительный…