Ион - [14]

— Ионикэ!.. Ионикэ!.. Ионикэ!..

Но Ион пошел своей дорогой, насвистывая и зашагав бодрее. Сапоги его постукивали по пыльной обочине, иногда звякала подковка, ударяясь о камень…

Почти возле самого дома Ион вдруг заслышал позади чьи-то стремительные шаги. Это мчался запыхавшийся Титу. Ему не посчастливилось увидеть драку, и он был сокрушен. Соскучась прохаживаться взад и вперед перед корчмой, чтобы скоротать время, он взял и дошел до перекрестка на другом конце села. Там он и услышал шум побоища. Он припустился со всех ног, но пока добежал до Аврума, все уже стихло и он не застал там ни души.

— Ну, что было, Ион? — спросил он, потирая руки.

— Да ничего, — спокойно ответил тот. — Я малость отвел душеньку…

Большего Титу не смог из него вытянуть, сколько ни подъезжал к нему.

Они расстались, сказав в один голос:

— Спокойной ночи!

Петухи начали возвещать полночь.

Глава II МЕТАНИЯ

1

Мутный серый свет глядел в окно, когда проснулся Гланеташу. Издалека заслышалось слабое, затерянное и сиплое кукареку. Через минуту второе, ближе, отозвалось на него пронзительно и тоненько. За ним стали перекликаться и другие голоса, все ближе и задорнее. Потом глухое хлопанье крыльев в сенях и назойливое грубое пение петуха, сменившееся веселым кокотаньем, потрясли всю хатку, так что Гланеташу даже вздрогнул от испуга и перекрестился.

— А, чтоб тебя, оглашенный петух! — пробормотал старик и заворочался на постели, еще не совсем очнувшись от сна. — Спишь, мать? — спросил он после, тронув локтем Зенобию.

— Нет, — быстро ответила та ясным голосом.

Оба помолчали, почесываясь и кряхтя.

— Сколько же часов теперь, а? — заговорил он немного погодя.

— Давай-ка подымайся, пора вставать, — начиная сердиться, буркнула Зенобия, слезая с постели.

— Разве? — удивился Гланеташу, лениво потягиваясь.

— Вставай, тебе говорят, я пойду разбужу Иона, сам он не проснется, я уж знаю, весь день плясал, да у Аврума пробыл допоздна… Вставай, вставай, отец, тебе надо работать идти, а то будем до обеда прохлаждаться, экой срам!..

Старик поскреб затылок, бороду, грудь, протяжно и сладко зевнул, поглядел на окно и потом спросил:

— Не то месяц светит, не то уж день?

В эту минуту из сеней отозвался петух, прокричав еще резче и повелительнее:

— Кукареку-у-у!

— А то вон не слышишь, что день? — сказала Зенобия; она уже подпоясывала запаску и бормотала молитву.

Гланеташу приподнялся, пораздумал и наконец вскочил с постели, бодря себя, чтобы прогнать сонную истому.

— Засвети лампу! — сказал он, пошарил в печурке спички, а не найдя их, рассердился и ругнул жену: — И куда, к черту, ты их опять задевала?

Зенобия не ответила. Она размашисто клала кресты с поклоном, скороговоркой пришептывая последние слова молитвы, и, только когда кончила, раскричалась на Гланеташу:

— А чтоб те громом расшибло, скаженный, нехристь, лба перекрестить не дашь!

Гремя и чертыхаясь, она вышла. В сенях клевались и нетерпеливо квохтали куры, а когда Зенобия распахнула дверь во двор, они так и ринулись наружу, точно спасались из темницы. Она швырнула им несколько пригоршней кукурузы, продолжая клясть Гланеташу и мысленно пересчитывая кур, которые торопились поскорее склевать побольше зерен, тогда как петух, по извечной своей недоверчивости к Зенобии и из благосклонности к своим сожительницам, лишь иногда подбирал по зернышку. Старые куры опасливо поджимались, когда хозяйка подходила и щупала их по очереди, к великой досаде петуха, который грозно топорщил гребень, задорно выступая, сторонился и кокотал, кипя негодованием…

Потом, когда птица разбрелась, Зенобия полезла на сеновал и крикнула с лестницы:

— Ионикэ!.. Слышь, Ионикэ!.. Вставай, сынок, пойдешь сено косить, как бы дождь не полил, погибнет…

— Ладно, ладно, встаю уж… — сонно пробормотал парень.

Зенобия больше не донимала его. Она знала, что, коснись до дела, сын не станет мешкать и лениться, как Гланеташу.

Ион все лето спал на сеновале над хлевом. Так он не будил стариков, возвращаясь ночью домой, да и потом ему тут слышно было Недельку, единственную их коровенку, как она хрустает и жует, порывисто дышит, когда выбирает из объедьев сено, которое он сам клал с вечера в ясли.

Он быстро поборол дремотную лень, подобрался к лазее и спустился во двор.

Село спало. Лишь кое-где запоздалые петухи возвещали зарю. Легкий прозрачный туман парил над островерхими кровлями. Склоны соседних холмов как будто колыхались — то зыбились на них кукурузные поля, редкие полоски пшеницы и овса, — а лесистые вершины сторожили покой села, черные и недвижимые, точно головы великанов, закопанных в землю по шеи.

Свежий ветерок пахнул в душу Иона, прогоняя остатки сна. Он обвел глазами двор, почесал затылок, как бы раздумывая, за что приняться. Зенобия опять вышла из дому, глянула на него и ахнула:

— А, батюшки, да ты, никак, в праздничной рубашке спал, сынок?

Ион смутился, досадуя на себя, а мать еще горестнее продолжала:

— Оборвал и шитье и бисер на рубахе, а уж до чего замарал, прямо и не знаю, как теперь отстирать!.. И в кровище-то вымазал… С кем же ты подрался?

Ион внимательно оглядел себя и тут только заметил, что грудь и подол рубахи в крови.