Иоанн Кронштадтский - [126]
Сестры монастыря провожали батюшку, как всегда, с пением и со слезами. Всем было ясно, что «бесценный светильник» догорает. Повозка выехала из стен монастыря… Иоанн все оборачивался и оборачивался, будто пытаясь насмотреться и навсегда запечатлеть внутри себя дорогой ему вид: «Любуюсь, Таисия, еще раз на твою обитель… Тихая, святая обитель! Да хранит ее Господь… поистине с вами Бог!» Как ни грустно было Таисии, но не хотелось ей, чтобы с таким чувством покидал ее монастырь любимый ею пастырь. «Батюшка, мы еще не прощаемся, — ласковым голосом говорила она. — Я взяла на пароход наших певчих… И мы будем с вами».
Но день расставания неумолимо приближался… Накануне Иоанн попросил сестер пропеть все известные им «Херувимские» песни. Песнопений набралось много…
— Это моя любимая песнь, я сам ее пел, будучи мальчиком, — грустно произнес Иоанн, когда дошла очередь до «Симоновской». — Повторите.
Затем пропели по его просьбе «О Тебе радуется»… Иоанн во время этого необычного концерта сидел в кресле у борта парохода, закутанный в теплую рясу, и регентовал правой рукой, и подпевал. Когда пропели «Высшую небес», он заметил: «Хорошо, но уже новый напев, а я певал иначе».
Неожиданно он своим мелодичным, но уже старческим голосом запел песнь и до конца, то есть до слов «во еже спастися нам», пропел. Потом встал, растроганный и умиленный, и, обращаясь к певчим, произнес: «Ну, дай Бог и нам всем спастися! Спасибо вам, сестры, за ваше прекрасное сладкопение, которым вы и всегда утешали меня…» На следующий день, 6 июля 1908 года, они расстались… навсегда.
Дальнейший путь лежал через Устюжну, где Иоанн провел у добрых своих друзей и духовных чад Поздеевых целых четыре дня. 16 июля он уже в Ярославле, а вечером этого же дня — вновь в Ваулове. Из Ваулова Иоанн уезжает утром 5 августа, а на следующий день, 6 августа, он служит обедню в Иоанновском монастыре в Санкт-Петербурге, где, как всегда, «народу набралось видимо-невидимо». Он даже говорит «маленькое слово». Поначалу Иоанн намеревался приобщить всех собравшихся, но увидев возникшую страшную давку, отказался от этого намерения и ушел из храма. 7 же августа, там же, в Петербурге, но теперь уже в Леушинском подворье, служит он литургию. На следующий день Иоанн возвращается в Кронштадт — тем завершилось его последнее паломничество.
В его дневнике появляются записи-отклики на свершавшиеся в летние месяцы события. Много переживаний доставил проходивший в Киеве очередной Всероссийский миссионерский съезд. Он был весьма представительным: более трехсот участников, из которых — 26 архиереев, председательствовал епископ Волынский и Житомирский Антоний (Храповицкий).
На рассмотрение съезда вынесли вопрос об иоаннитах. Обобщенные сведения сводились к тому, что «секта» сформировалась во второй половине 1880-х годов в Кронштадте в Доме трудолюбия. Но официально ее существование было зафиксировано в отчете обер-прокурора Синода за 1901 год. С 1895 года центром иоаннитов стал Ораниенбаум, куда переселилась одна из руководительниц — Матрена Киселева, которую принимали за «пророчицу» и даже называли «богородицей» Порфирией. Постепенно последователи этого движения проявили себя среди крестьянского населения во многих губерниях Европейской России. Киселева умела себя подать: в своей резиденции, в совершенно темной комнате, принимала посетителей по одному, сидя в углу под иконами. Беря подношения паломников, она каждому милостиво обещала решить все их проблемы и в этой, и в будущей жизни. После смерти Киселевой в 1905 году ее могила в Ораниенбауме стала местом поклонения. Почитались и другие руководители секты — Назарий Дмитриев, Матфей Псковский, Василий Пустошкин и Михаил Петров.
Иоанниты жили группами, как бы семействами, и имели общее имущество: квартиру, пищу, одежду. Культовая практика иоаннитов не отличалась от традиционно православной, за исключением некоторых особенностей. Члены «секты» считали Иоанна Кронштадтского чудотворцем, Ильей-пророком и даже Христом. Перед его портретом зажигали свечи и лампадки, курили фимиам, читали акафисты. На собраниях последователи иоаннитов причащались из чаш с изображением Иоанна, считая это печатью, по которой Иоанн узнает в день Страшного суда своих последователей и спасет их. Брак у иоаннитов считался грехом.
Синод ни к чему определенному в своих решениях не пришел: существование «секты» вроде бы признали, но заключили, что она не совсем сложилась, близка хлыстовщине. Было постановлено: «Учение так называемых «иоаннитов», признающих о. Иоанна Сергиева Богом, считать учением еретическим, кощунственным и богохульным, сродным с хлыстовством». В довершение всего обличать иоаннитов «рекомендовали» самому Иоанну, для чего предложили ему ехать в провинцию. Несомненно, тем самым были отравлены и без того нелегкие последние дни кронштадтского пастыря.
К этому времени отец Иоанн передает издателям подготовленный им сборник извлечений из дневников за 1907 и 1908 годы и просит выпустить его до Рождества. Но вышла книга уже после смерти Иоанна[270]. Продолжал он заносить в дневник разного рода размышления для последующего их размещения в продолжение книги «Моя жизнь во Христе». Среди таких записей вдруг появляются пронзительные строки, в которых сказывается глубоко спрятанная, подчас невыносимая физическая боль и вызванный ею ропот — таковы строки под датой 30 сентября: «Ночь. Согрешил пред Господом, возмалодушествовал, возроптал, безумные слова говорил о Боге, Божией Матери и Святых, когда железа в члене моем крайне невыносимо разболелась, заныла, воспалилась из-за того, что я поел на ночь свеклы пареной с горчицей в жидком виде и поел соленой тресковой ухи. Тяжко мне было, как никогда, и я сильно роптал, что Сам Бог оставил меня, Бог, который есть Любовь и Милость; Божия Матерь оставила, все Святые — никто будто не сочувствует, не сострадает, не слышит, не милует. Потом покаялся от души и сердечно с верою и умилением возвел сердечные очи к Богу и Божией Матери и тотчас почувствовал облегчение. Благодарю Господа и Божию Матерь. О, как тяжела боль в детородном члене — железа эта, чирей этот. Избави от него, Господи».
