Иоахим Лелевель - [47]

Первые шаги новой организации были действительно успешны. В течение немногих месяцев «Содружество» подчинило себе все карбонарские организации в Галиции, нашло опору в Варшаве, а вскоре распространило свою деятельность на Литву, Белоруссию и Украину, которые стали главным полем деятельности Конарского. Но связи с Брюсселем, с самого начала довольно трудные, оборвались весной 1836 года, когда вольный город Краков был оккупирован войсками трех держав-захватчиков. Вслед за этим начали изгонять из Кракова проживавших там эмигрантов. Руководящий орган «Содружества польского народа», так называемое Главное собрание, должен был перебраться во Львов. «Краковская катастрофа ужасна, это остроленкское поражение», — писал Лелевель, приравнивая эту неудачу к крупнейшему поражению польских войск в 1831 году. Он задумывался, как быть дальше: «Спрятать ли руки в карманы и притихнуть или предпринять что-либо».

Вскоре донеслись еще худшие вести: Жабицкий был арестован и заключен в варшавскую цитадель. Лелевеля беспокоили, впрочем безосновательно, его показания: «Жабка, как расквакается, будет квакать черт знает что, напридумает, налжет, а других будут хлестать из-за него».

Несмотря на это, «Содружество» расширялось, но фактически уже как совершенно самостоятельная сила, независимая от «Молодой Польши», призвавшей его к жизни. Лелевель пересылал по указанным адресам небольшие партии печатных изданий, однако даже с Конарским не было постоянной связи — в течение двух с половиной лет он получил от него четыре письма.

В мае 1838 года Конарский был арестован. Он героически перенес многомесячное инквизиторское следствие, не выдав никого. В феврале 1839 года Конарский был расстрелян в Вильне. Еще раньше потерпела неудачу деятельность «Содружества польского народа» в Варшаве и в Галиции. Организация раскололась на крайнее, революционное крыло, настроенное антишляхетски, и умеренное крыло. Левые элементы стремились к подготовке восстания и начинали политическую агитацию среди городской бедноты и крестьян. Умеренные шарахались при виде собственной тени и откладывали на неопределенные годы саму мысль о вооруженном восстании. Уже в 1837 году левые вышли из «Содружества» и создали свою отдельную организацию, которая спустя несколько месяцев была разгромлена арестами. Правое крыло, боясь подобной участи, приостановило вообще конспиративную деятельность, что, впрочем, не уберегло его от подобных же репрессий несколько лет спустя. Австрийские и русские тюрьмы заполнились польскими патриотами; сотни людей были сосланы в Сибирь, десятки заключены в австрийские крепости Шпильберг и Куфштейн.

«Среди наших в стране ужасное потрясение… «Аугсбургская газета» перечислила поименно 15 арестованных в Вильне, среди них несколько моих прежних близких учеников, несколько знакомых… Тяжелые потери» — так записывал руководитель «Молодой Польши». Когда в это время к нему обращались по вопросу о посылке новых эмиссаров, он отказывался, говоря: «Я боюсь приложить руку к этому, ибо судьба гостей, которых я обнимал, ужасна». Действительно, Конарский погиб, Жабицкий был сослан солдатом на Кавказ, Заливскии и Залеский находились в Куфштейне. Поэтому Лелевель отговаривал от новых попыток в стране; впрочем, он хорошо чувствовал, что все, что еще осталось там из конспиративных организаций, отвернулось от «Молодой Польши» и ищет контакта скорее с Демократическим обществом. Этот раздел политической деятельности Лелевеля был уже почти завершен.

Одному остался верен Лелевель — памяти Конарского, которого он еще при жизни называл «бесценным». Критикам погибшего он упорно отвечал: «Когда отрекаются от имени Шимона, я его считаю своим и не сделаю ничего, что бы не основывалось на нем. Я этого хочу и от этого не отступлю… Я хочу, чтобы не создавалось ничего нового, но чтобы все в какой бы то ни было форме, под каким бы то ни было названием исходило из того самого пункта, из какого двинулся Шимон… К чему бы я ни присоединился, я буду верен этому принципу, хотя бы он превратился в призрак». Он несколько раз организовывал в Брюсселе траурные торжества в честь Конарского; он с гордостью отмечал, что погибший герой был «посланцем эмиграции»; он приравнивал его к святым первоначального христианства. «О Конарский! — говорил он. — Ты проповедовал свободу и равенство и вызвал этим возмущение у аристократов и тиранов. Ты учил уважать человека и любить человечество. Ты проповедовал братство между людьми без различия сословия, вероисповедания и национальности… Воззри благосклонно на нашу юдоль, в своей вечной славе стань опекуном возрождения Польши».

Инсценированный подобным образом культ нового мученика должен был в какой-то мере оправдать «Молодую Польшу» и самого Лелевеля за то, что они начали предприятие, которое потерпело поражение и повлекло за собой столько жертв. Рассматривая историю «конарщины» с перспективы более чем в сто лет, мы уже не испытываем потребности обращаться к мистическим оправданиям. Правда, что все конспирации 30-х годов потерпели поражение, не доведя дела даже до локальной попытки вооруженного восстания. Правда также, что конспирации следующего десятилетия — более многочисленные и более смелые с точки зрения программы — уже не имели таких близких связей с Лелевелем. И все-таки трехлетняя деятельность «Содружества польского народа» не прошла бесплодно. Оно застало во всей стране разрозненные карбонарские ячейки, оно объединило их в одно целое и пропитало своей прогрессивной идеологией, идущей непосредственно из лелевелевской кузницы.