Иоахим Лелевель - [48]

Параллельно с конспирацией в Польше и в связи с ней развивалась деятельность Лелевеля среди эмиграции. Она шла двумя потоками: совершенно явно в рамках «брюссельской гмины», которая объединяла большинство живших в городе поляков, и скрытно в узком кругу «Молодой Польши» и родственных ей организаций. Первое направление проявлялось в связи с национальными торжествами, особенно годовщиной 29 ноября. Лелевель придавал им большое значение и всегда выступал на них. В 1833 году, несколько недель спустя после прибытия в Брюссель, он организовал весьма торжественное празднование под председательством Жандебьена. На это празднество съехалось много бельгийцев из провинции, так что Лелевель шутил: «За эти дни потребление фаро и пива в Брюсселе поднимется на 100 %». (Фаро — популярный в Бельгии сорт пива из ржи.) Лелевеля предостерегали, чтобы он избегал в своей речи республиканских акцентов; он решительно заявил, «что у меня без этого не обойдется, разве если хотят, чтобы я не выступал». Празднование стало политической сенсацией.

В последующие годы — 1834–1837 — этот церемониал пришлось сократить в связи с угрозой репрессий в отношении польских эмигрантов. Поэтому «месса» отправлялась «только по-польски», иногда она была связана с обедом в складчину. Лелевель не был охотником до последней формы празднеств из-за неизбежного в этом случае «налога от брюха». Однако он всегда открывал торжества «внесением национального флага», а в своей речи касался актуальных политических проблем. В 1836 году на таком празднестве был принят «Манифест поляков, находящихся в Бельгии», в котором кредо было сформулировано в шести лозунгах: независимость, целостность, свобода, братство, равенство, человечность. «Манифест» выдвигал требование отмены барщины, при этом не дожидаясь, «пока слишком терпеливый народ потребует этого». «Общественность и родина требуют от владельцев отказа в пользу народа от той земли, которую они называли своей собственностью, а которой пользовался народ; от нее следует отказаться так, чтобы над ней не тяготело уже ничего частного».

В 1838 году, учитывая тот резонанс, какой создало Польше дело Конарского, Лелевель постановил вновь устроить ноябрьское празднество более широко. От друзей в управлении городом он получил для этого большой зал в великолепной готической ратуше. Утром после богослужения там состоялось польское торжество, после которого поляки возложили венки к подножию памятника жертв брюссельского восстания. Вечером состоялась вторая сессия с участием бельгийцев. «Три тысячи слушателей, среди них сто женщин и т. д., студенты университета вошли торжественной процессией, все дома были иллюминированы, аплодисментам и овациям не было конца. Растроганность, плач и т. п. Все терпеливо слушали три часа от 7 до 10 вечера, а затем удовлетворенно разошлись». Полиция была настороже, опасаясь уличных беспорядков. От эмигрантов, получающих пособие, потребовали дать письменное обязательство, что «в случае беспорядков» они не примут в них участия. «Хорошо, что меня там не было, потому что я бы не подписал», — заявил Лелевель. С того времени и в последующие годы в ратуше происходило два торжественных празднования 29 ноября: утром польское, вечером бельгийское, оба с речами Лелевеля. Отчеты о них публиковал «Белый орел», выходивший с 1839 года орган эмиграции в Брюсселе.

Эти парадные торжества были связаны с попытками Лелевеля воздействовать на польскую эмиграцию. Почти каждая его речь, особенно адресованная только польской аудитории, содержала намеки на актуальное положение эмиграции и предложения или критические замечания в адрес противников. Вопрос, который более всего занимал Лелевеля в течение всего этого периода, был вопрос об объединении всех демократических течений эмиграции. От имени «Молодой Польши» более всего хлопотал об этом Зверковский, который вел переговоры то с карбонариями, то с Демократическим обществом, то с членами сейма, стараясь принадлежать ко всем организациям, принимать во всем участие и давать обо всем отчет Лелевелю. Этот последний по своему обычаю держался в стороне. Он по-прежнему критиковал карбонариев как «граждан всего мира, которые более полезны неграм и бедуинам, чем своим землякам». Демократическое общество он обвинял в применении «иезуитского» принципа: кто не с нами, тот против нас. Он не мог также примириться с его практикой исключения из общества всех противников каждого вновь избранного руководства Демократического общества. «Я понимаю Демократическое общество, — писал он, — как орудие пропаганды, распространения, популяризации доктрины, принципов, но общество, которое персонифицирует в себе самом демократию, является абсурдом».

В 1835 году из Демократического общества выделилась под руководством Кремповецкого и Ворцеля группа рядовых солдат — крестьян по происхождению, поселившихся в английском городе Портсмуте. Так возникла новая организация — громада Грудзёндз Люда Польского. Есть данные, что Лелевель «отчасти одобрял Грудзёндз», во всяком случае он начал интересоваться солдатами-крестьянами в эмиграции. Но это не повлекло дальнейших последствий. Лелевель относился критически к действовавшим в громаде идеологам-интеллигентам, особенно к Кремповецкому; это окрашивало иронией все его высказывания о громаде.