Инженеры Кольца - [2]
Мы стоим на помосте, довольно тесно столпившись в нашем промокшем великолепии. Дождь прекратился, нас освещает солнце, великолепное, ослепительное, предательское солнце Зимы.
— Жарко. Действительно жарко, — обращаюсь я к соседу слева. Сосед, приземистый темнокожий кархидец с густыми прямыми волосами, одетый в теплый, шитый золотом камзол из зеленой кожи, теплую белую рубаху и такие же штаны, с тяжелой серебряной цепью на шее, состоящей из звеньев шириною с ладонь, обильно потея, отвечает:
— О да!
Вокруг нас, столпившихся на трибуне, огромное количество обращенных кверху лиц жителей города, как отмель из коричневых круглых камешков, поблескивающих, будто крупинками слюды, тысячами внимательных глаз.
Сейчас король вступает на сходню из неоструганных досок, ведущую с помоста к вершине арки, несоединенные колонны которой возвышаются над толпой, берегами и рекой. Это вызывает в толпе движение и громкий шепот:
— Аргавен!
Король не откликается.
Госсиворы откликаются мощным нестройным ревом и умолкают. Тишина. Солнце освещает город, реку, человеческий муравейник на берегу и короля. Строители запустили электрический лифт, и пока король поднимается все выше, последний замыкающий арку каменный блок въезжает наверх и оказывается уложенным на свое место почти бесшумно, хотя весит около тонны, и заполняет проем между двумя камнями, образуя с ними единую дугу.
Каменщик с ведерком раствора и кельмой ждет на лесах, остальные рабочие спускаются по веревочным лестницам, как туча блох. Король и каменщик опускаются на колени там, высоко на лесах, между рекой и солнцем. Король берет кельму и начинает класть раствор на края замкового камня. Он не накладывает раствор кое-как и не отдает кельму каменщику, а вполне усердно берется за дело. Раствор, который он кладет, красноватого цвета, вовсе не такой, как во всей остальной постройке, поэтому, пять или десять минут понаблюдав за усердно трудящимся королем блох, я спрашиваю соседа слева, всегда ли замковые камни при строительстве закладываются на красном растворе, потому что этот же цвет я вижу вокруг каждого замкового камня в каждой арке Старого Моста, который так живописно соединяет берега реки неподалеку.
Утирая пот с темного лба, он — я вынужден его назвать «он», поскольку уже назвал его соседом, — отвечает:
— Много лет тому назад замковый камень всегда ставился на растворе из раздробленных костей и крови. Человеческих костей и человеческой крови. Не связанная кровью арка могла бы развалиться. Теперь для этого используется кровь животных.
Он часто так говорит — искренне, но сдержанно, иронически, как бы всегда помня, что я смотрю на все и оцениваю все, как чужой; исключительное явление для представителя столь изолированной цивилизации и государственного деятеля столь высокого ранга. Это один из самых могущественных людей в этой стране. Я не уверен в точном историческом определении его должности — великий визирь, премьер-министр или канцлер. Кархидское слово обозначает буквально «ухо короля». Он — правитель домена и князь, вершитель великих деяний. Зовут его Терем Харт рем ир Эстравен.
Я было обрадовался, что король закончил свою работу в качестве каменщика, но он по паутине лесов проходит под аркой и принимается за работу с другой стороны. У замкового камня ведь два конца. В Кархиде не принято явно выражать свое нетерпение. Люди здесь ни в коей мере не флегматичны, но они упорны, настойчивы и если уж укладывают камень, то укладывают его как следует. Толпы на берегу реки Сесс наслаждаются лицезрением своего короля, работающего каменщиком, но мне скучно и жарко. Никогда еще до сих пор мне не было на Зиме жарко и никогда больше уже не будет жарко, но тогда я не был в состоянии это оценить. Я одет в расчете на климат ледниковой эпохи, а не на жару. На мне несколько слоев одежды: тканевое растительное волокно, искусственное волокно, мех, кожа — непроницаемый панцирь, защищающий от мороза, в котором я сейчас вяну, как лист петрушки. Чтобы развлечься, я рассматриваю толпу зрителей и участников торжества, толпящихся вокруг трибуны, знамена доменов и кланов, неподвижно повисшие и ярко сверкающие на солнце, и от скуки расспрашиваю Эстравена, где чье знамя. Он знает все, о чем я спрашиваю, хотя их здесь сотни, — некоторые из очень удаленных доменов, очагов и племен с Бурного Пограничья Перинг и из Керма.
— Я сам из Керма, — говорит он в ответ на мое восхищение его познаниями. — Вообще, мое положение требует хорошего знания доменов. Кархид — это домен. Управлять этой страной — это значит управлять ее князьями, что отнюдь не означает, что это когда-нибудь кому-нибудь удавалось. Вам, наверное, известна поговорка: «Кархид — это не народ, это одна большая семейная склока»?
Я никогда не слышал этой пословицы и подозревал, что Эстравен сам ее только что придумал. Это было бы вполне в его стиле.
В этот момент к нам через толпу протискивается другой член кворрумы, высшей палаты парламента, во главе которой стоит Эстравен, и начинает ему что-то нашептывать. Это королевский кузен, Пеммер Хардж рем ир Тайб. Говорит он шепотом, вся его поза свидетельствует о недостаточном уважении к собеседнику, он усмехается. Эстравен, исходя потом, как лед на солнце, громко отвечает шепчущему Тайбу тоном, ничего не значащая любезность которого делает его собеседника смешным. Прислушиваясь к разговору, я в то же время наблюдаю за работающим королем, но из разговора не понимаю ничего, кроме того, что Тайба и Эстравена разделяет неприязнь и даже вражда. Ко мне это не имеет никакого отношения, меня просто интересует поведение этих двух людей, которые правят своим народом в самом изначальном смысле этого слова и держат в руках судьбы двадцати миллионов других людей; В Экумене, обитаемом море, власть стала чем-то таким трудноуловимым и сложным, что только очень чуткий разум может ощущать ее деятельность. Здесь же она вполне осязаема. В Эстравене, например, власть ощущается как продолжение его характера; он не может ни позволить себе пустого жеста, ни произнести слова, которые будут пропущены мимо ушей. Он знает об этом, и это знание придает ему какую-то особую реальность, какую-то материальность, ощутимость, человеческое величие. Успех порождает успех. Я не доверяю Эстравену, чьи побуждения всегда мне неясны. Он не вызывает во мне симпатии, но я ощущаю его авторитет так же несомненно, как ощущаю тепло солнца.
