Иные песни - [157]

Шестнадцатого юниуса пали все четыре оставшиеся мостовые башни. Пыресидеры Хоррора били с нечеловеческой точностью, пушкари Бербелека систематически разбивали лицо города, отбивали громадные куски центральной возвышенности. До последнго были разбиты внешние южные и восточные стены. Вечером, Первая Византийская Колонна под командованием леонидаса Преруги в ножиданной атаке с земли и воды захватила Ворота Кайкусса. Хоррор перемещался на новые позиции за шанцами на террасах склона Долины Кайкусса. Иероним Бербелек выслал герольда с предложением почетной сдачи Пергамона; того застрелили, как только он подъехал к воротам. Но уже ночью — по реке и через проломы в крепостных стенах — начали бежать сами пергамонцы. Неожиданно все они оказывались рьяными сторонниками Селевкидов. У них выпытывали сведения о численности, о размещении и вооружении защитников, о состоянии запасов и духа.

Семнадцатого юниуса стратегос Бербелек нескольтко раз объехал Пергамон со стороны восточного притока Кайкусса, Цетиуса. Защитники должны были прекрасно видеть Иеронима — с ним ехал хорунжий со штандартом Красной Саранчи. Хоррорные орали приветствия, пели рога. И сразу же после того пошли три быстрых штурма: восток, восток, юго-восток. До вечера пространство между укреплениями было захвачено. «Уркайя» низвергалась с неба на оставшиеся посты пергамонских пыресидер, удар хвоста этхерного скорпиона разбивал металл и камень. Меканики Хоррора начали подкопы под внутренние крепостные стены. После заката прибыли первые отряды только-только сформированной Армии Четвертого Пергамона. Стратегос Бербелек отдал им приказ разбить громадный лагерь к северу от города, каждый человек должен был разжечь один костер.

Ночью с семнадцатого на восемнадцатое начался штурм с запада, целых три Колонны Хоррора — в отсвете бесчисленных факелов, в бесконечной канонаде хердонских многоствольных кераунетов, над водами Кайкусса, горящими в результате вылитых в них алкимических ядов, под сотнями красно-серо-белых флагов Хоррора, под десятками штандартов хоррорных аресов, в таком напряжении смертоносных аур, что у людей разрывались сердца, кровь лилась из ушей и носов, текла из глаз, а последние защитники Твердыни умирали на ее стенах исключительно от перепуга. Ночь была темная, душная; бури от Средиземного Моря отступили, пепел поднимался в воздух, горячий ад пылающего города лишь сгущал окружающую темень. Сплетенные из гидоровогесовых цефер, графитовые доспехи хоррорных, в мягких плитках которых увязали пули и шрапнель, вплавляли солдат в матовый мрак. Над землей непрерывно перекатывался один длинный, вибрирующий грохот, заглушающий даже рычание бегемотов. Столитосовые пыресидеры стреляли над головами штурмующих, из кружащей над Твердыней «Уркайи» падали пыросовые бомбы, макины разбивались о стены, стены разбивались о макины. Железная морфа Хоррора охватила всех атакующих, в том числе, и добровольцев из под знамени Селевкида, никто не отступал, невозможно было отступить, об отходе невозможно было и подумать, о поражении нельзя было и помыслить, возможна была только победа — Иероним Бербелек поднимался к Пергамону на шоколадном гебегемоте, охватывая своим взглядом и антосом поле боя — возможна была одна только победа.

Рассвет восемнадцатого юниуса увидел Пергамон под штандартами Четырех Мечей и Саранчи, с головой уральского наместника, подвешенной на южной башне; молчали пыресидеры и кераунеты, на Равнине Крови сворачивались лагеря, черные ряды Хоррора вливались в город — Пергамон пал.

«Уркайя» доставила сообщение о победе в Амиду и тут же вернулась с посланником от Мария, ново именованным канцлером Царя-Камня. Стратегос как раз закончил принимать знаки преданности от пергамонской аристократии и приветствовал прибывшего в зале для аудиенций чудом сохранившегося дворца наместника, на пылающем кресле из костей фениксов, с леонидасами Хоррора одесную, с Аурелтей в полном доспехе гыппирои ошую, в окружении хоррорных Обола, держа в руках инкрустированную глазами фениксов рыкту, что принесла Бербелеку победу.

Форма момента заставила канцлера опуститься на колено.

— Эстлос.

— Говори.

— Поздравления и выражения почета от царя Мария Селевкида. Народ празднует, узнав о возврате древней столицы. Вчера вечером в Амиду прибыл с полномочиями из нового Вавилона эстлос Сайхеед Пятый Катрибит. Кратистос Семипалый запрашивает о времени и месте переговоров по вопросу подробного мирного трактата между Вавилоном и Четвертым Пергамоном.

— Это остается в распоряжении царя.

— Так, эстлос. Тем не менее, Сайхеед Катрибит интересуется еще и условиями нового раздела кероса. Марий Петра[24] хотел бы знать, под чьим антосом должен окончательно очутиться Четвертый Пергамон. Кратисты Джезебель Милосердной нет в живых уже сорок лет. Кратистос Семипалый спрашивает: должен ли он вести переговоры непосредственно с кратистосом Рогом? Будет ли новая война за керос? Кто поселится во Флореум Пергамона?

Традиция Второго и Третьего Пергамона отодвигала царя за пределы непосредственного влияния каратисты, по-другому, чем, скажем, в Эгипте, где Гипатия жила всего лишь в паре десятков стадионов от башни Навуходоносора, или же во Франконии, где кратистос Лео Виалле очень часто посещал королевский двор — но уже в Джазират аль Араб принцы пустыни бродили со своими племенами вдоль и за пределами границы короны Ефрема. Точно так же и здесь: Селевкиды имели свою резиденцию в Амиде, каратиста — в Пергамоне.