(Интро)миссия - [34]

К удивлению моему и досаде, в палате оказались двое новеньких. Конечно, сам факт их появления удивительным не являлся. Просто лежали они уже два дня, а я не удосужился их заметить. Впрочем, и замечать-то особенно было нечего. Они дали о себе знать тем, что начали приставать к соседям по палате. Сначала они немного побили одного узбекского мальчика — во-первых, за то, что мало прослужил, а во-вторых, естественно, за то, что узбек. Потом пристали к двум другим. Наконец добрались и до меня. Им не понравилось то, что я лежу по-американски, с высоко поднятыми ногами. Оказывается, я мало для этого прослужил — мне еще не положено. Когда я в хорошем настроении, мне всегда хочется хамить. Вот я им и сказал, что не считаю количество проведенных в армии дней за основной критерий, по которому высота поднятых ног и определяется. По мне, главное немножко другое. Содержимое головы, например. А у вас, братцы, она настолько пустая, что вам не стоит ноги даже от земли отрывать. Они обалдели. Тирада моя выглядела настолько внушительно, что они ненадолго задумались, что предпринять. И вот один из них, судя по роже, более тупой, и, судя по фигуре, более сильный, видя, что поза моя не меняется, ринулся ко мне. Как оказалось, способ лежания по-американски имеет одно преимущество: мне ничего не стоило сгруппироваться и попасть ногой в челюсть. Бедняжка скорее от неожиданности, чем от силы удара, упал, ударившись головой о спинку соседней кровати. У меня всё внутри похолодело: а вдруг не поднимется? Вроде дышит. Правы были англичане, когда придумали поговорку, что задира — всегда трус. Второй даже и не рыпнулся, а первому уже было не до этого. Но надо отдать ему должное, отошел он быстро. Память его оказалась короткой, он вновь ринулся в направлении уже поднявшегося в полный рост меня. Казалось, еще немного — и он вомнет меня в стену. Он рванулся ко мне так резко, что чуть не наткнулся на Аликов ножик, блестевший в моей руке. Я вовремя успел нажать на кнопочку, и прекрасно инкрустированное лезвие переливалось теперь всеми цветами радуги. Я попросил умерить свой пыл и ко мне больше не приближаться. Эффект был потрясающий. Мой грозный вид не предвещал для нападавшего ничего хорошего. У него хватило ума отказаться от безумной затеи. На глазах изумленных свидетелей я вновь принял искомое положение, улучшающее отток крови из нижних конечностей. Сопалатники, исключая тех двоих, смотрели на меня с благодарностью. Униженные и оскорбленные „деды“ вряд ли теперь осмелятся кого-нибудь доставать. Уже после сопалатники благодарили орально — то есть словами. Я попросил их иногда охранять мой сон: неизвестно, что этим придуркам может прийти в голову. А вообще я сам был немало поражен своим перевоплощением. Никогда не думал, что могу наглостью подчинить толпу своему влиянию — это я-то, самый больной и хрупкий…

И почему люди в основной своей массе придерживаются правила: „Кто первый взбирается на вершину, тот может сидеть, где захочет“? Почему так силён культ силы, а не, скажем, красноречия или просто интеллекта? Сила ведь сама по себе груба и вовсе не эффектна, как многие считают. Однако поклоняются именно ей, потому что сила внушает страх, и именно он зачастую движет людьми. Ведь не я первый сказал, что нужно поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Тогда я нарушил этот постулат и в дальнейшем несколько раз пренебрегал им. Но не потому, что на время его забывал. У меня не было выбора, потому что другие ничего не знали или не хотели знать об этом. Хотя, может, я и не прав. Может, прав Дарвин со своим законом джунглей? Чёрт его знает. Каждый человек — это отдельный мир, и вторгаться в него не всегда уместно. В армии в каждом конкретном случае ты обязан выбрать порой единственно правильное решение — как в хоккее, за доли секунды. Еще жива была в моей памяти картина минских ночных экзекуций. Для меня даже со стороны свидетеля это казалось ужасным. Повторения ее в местном варианте можно было избежать, и я рад, что это удалось сделать столь малой кровью. Вернее, вообще без оной…

После обеда пошел в аптеку. Надежда сидела сонная, Серёжки не было. Мне захотелось поиздеваться, и я вслух предположил, что она, наверно, сегодня всю ночь не спала. „Нет, пила два дня и всю ночь проспала, как убитая“, — простодушно ответствовала полуразлучница. „А я, — говорю, — пришел позавчера, мне сказали, что ты отрубилась, вот и пришлось опять с братцем твоим спать — не уходить же так рано обратно“. Усмешка скользнула по ее лицу. Понимает, на чьей стороне мое предпочтение. Но ей, слава чёрту, плевать: в госпиталь вернулся ее старый любимый любовник. „Так что трахайтесь, педики, только следите за тем, чтобы он не узнал. А то прирежет обоих“. „Или разделит грех“, — подумал я. Камень с души свалился. Теперь не надо клофелиновых экспериментов, совесть останется чистой.

Серёжка уже знал о том, кто конкуренция закончилась. Это я понял по его светящейся мордашке. Он и вчера вечером проделал то же, что и позавчера. Бедная Надька! Вчера вообще была без вины виноватой. Ну да ладно, мы снова вместе, и сегодня будет сказочная ночь. В предвкушении я провел несколько томительных часов в палате. Заодно выяснил отношение побитых „дедов“ к моему ночному отсутствию. Они, как оказалось, не очень-то и обиделись. Обещали никому не болтать — это, мол, противоречит их кодексу чести. И где они слов таких нахватались? Посмеялся я в душе и выскочил в окно.