Интонация. Александр Сокуров - [60]

Еще бы его здесь показывали! Я предпочел бы, чтобы обо мне не говорили, а смотрели мои фильмы.

P. S. Юрий Арабов: «Я не верю в наше будущее»

Вы знакомы с Александром Николаевичем уже около 40 лет. Как ваши отношения за это время изменились? Какую эволюцию они претерпели?

Отношения на личностном и экзистенциальном уровне остались прежними — дружескими. Что касается всякого рода внешних вещей, то мы сначала были в одной лодке и противостояли вдвоем, как нам казалось, целому потоку, который пытался смести нас, как щепки. Мы не хотели быть частью официального кино — я, во всяком случае. Для меня кино было как одна из ипостасей, как приложение моих литературных устремлений, литературной работы. И поскольку мы с Сашей хлебнули лиха на нашей первой картине, это нас сплотило, сдружило, и некоторое время мы болтались на этом утлом суденышке. В его комнате, в маленькой коммунальной квартире мы несколько лет вместе провели. Я то уезжал, то приезжал, делая какие-то совместные проекты, которые потом закрывали то на уровне сценария, то на уровне материала. И в этом плане мы были единым целым. Потом это единое целое начало распадаться. У Саши были какие-то проекты документальные, которые он делал без меня; у меня появилось желание все-таки поработать с другими режиссерами. Мы так устроены, что, кроме помощи товарищу, хочется еще свои какие-то вещи воплощать — удачно или неудачно. С самого начала Саша почти не принимал моего материала, у него была какая-то своя очень жесткая конструкция в отношении материала и работы с ним.

Но он молодец. Вот не будет его, и вне зависимости от того, любят его или не любят, эта единственная планка исчезнет у нас в кино — попытка сделать из кино искусство. Саша всегда говорит, что кино — это не искусство, а ремесло, но он подвирает. Это искусство на самом деле, абсолютно адекватное XX, XXI веку. Оно первое из искусств вообще. И вот Сокуров уйдет — и не будет точки отсчета у нас.

Может, появится кто-то другой?

Ну вот появился Андрей Звягинцев. И дай Бог ему, чтобы он развивался. Но Александр Николаевич все эти годы, десятилетия был особенным. Эта была более особенная роль, чем у Балабанова покойного. Потому что Балабанов все-таки работал на масскульт, как ни крути. А Александр Николаевич не сделал ни одного шага навстречу масскульту, ни одного снижения. За это я его люблю — не как человека (это другие отношения), а как общественную фигуру. Если картина не получается или получается неважно — ну, так получилось. Он, конечно, этого не скажет, но обычно картина — это реестр потерь: то не удалось, это не удалось… В «Матери и сыне» сгорела декорация, и из‐за этого финал картины не был снят.

А каков там должен был быть финал?

Сын забивал дом вместе с самим собой и оставался в нем с мертвой матерью. Такой вариант Фирса, только сделал это сам. Саша что-то там придумал другое. Но ни то, ни другое не было снято, потому что просто сгорел этот дом. Если в «Жертвоприношении» удалось все построить по новой[53], то здесь — ничего. Сложность системы, в которой мы работаем с Александром Николаевичем, — это ее самодеятельность. Если вы относитесь серьезно к русскому кино, вы ошибаетесь. Мы серьезно относимся к русскому кино только потому, что там есть Сокуров и еще несколько фамилий. Отнимите эти фамилии, и вы увидите, что это делание машины в гараже армянами.

Вы имеете в виду, что нет такой индустриальной налаженности, как в Голливуде?

Нет вообще ничего. Индустриальная налаженность — обязательная составляющая этого жанра, искусства кино. Нравится это или нет. Если этого нет — нет ничего. Сравните: с одной стороны конвейер Форда стоит, выпускает тысячу машин в год. И с другой стороны — лужение паяльником в гараже машины. Вот чем мы занимаемся. Да, наша машина оригинальная. Такое конвейер Форда не примет или очень удивится, что и бывает по отношению к нашим фильмам. Они удивительные — фильмы Александра Николаевича.

Это касается только России или европейского кино тоже?

Не знаю, думаю, что европейского тоже касается, кроме Франции и Италии. Но вместе с тем в этих гаражах существуют такие кустари, как Александр Николаевич. Кустарь-одиночка, который делает вот эти машины странные, — и в этом кайф. Да, в конвейерной машине все хорошо подогнано, она свои сто тысяч пройдет без ремонта. А эта, может, и десяти тысяч не пройдет, но она такая классная, такая странная! Она классна своей странностью! Вот что такое русское кино! И самое бессмысленное в русском кино — это, по-видимому, повторять фордовский конвейер без конвейерной налаженности. Вот это лужение в гараже — оно лучше[54].

То есть надо идти по пути авторского кино?

Мы не можем делать жанровое кино! У нас нет индустриальной технологической линейки. Вы думаете, для большого кино подходят такие сценарии, как у нас? «Какая у вас красивая жопа», — говорит в одном фильме, который нравится критикам, мальчик девочке. Они в близких отношениях. У авторов даже не возникает мысли, что близкий человек не скажет «жопа». Он скажет «попка», в крайнем случае «задница». А «жопа» говорят проститутке. И что, это куда-то может пойти? Это полный аут и братская могила. Это аквариум, где в дерьме плавают экзотические рыбки. Еще два броска — и они все подохнут. Это отстой, им вообще заниматься не нужно. Мы занимаемся им только потому, что так сложилась жизнь. Александр Николаевич это понял. Так что вообще эти картины нужно рассматривать с комической точки зрения. Жизнь человека была бы очень смешной штукой, если бы не заканчивалась смертью…