Интонация. Александр Сокуров - [19]

Очень показательно, как в фильме «Дмитрий Шостакович» изменен эпизод парада под «Песню о встречном». В «Альтовой сонате» оптимистичную мелодию сменяли отчаянно-трагические звуки Одиннадцатой симфонии: в этом можно было усмотреть намек на репрессии. Здесь же в звучание шлягера вторгается начало эпизода нашествия из Седьмой симфонии, и повествование переходит к теме войны и блокады. Контраст сохранен, но смысл его другой.

Наконец, в фильме «Дмитрий Шостакович» расширен рассказ о премиях и званиях Шостаковича, о его общественной работе. Но попытки закадрового голоса представить композитора активным коммунистом и партийным деятелем Сокуров изящно разрушает двумя кадрами. На обоих мы видим ссутулившегося, с мрачным, непроницаемым лицом, явно тяготящегося этими мероприятиями Шостаковича.

Те же кадры фигурировали и в фильме «Композитор Шостакович» и, судя по наличию их в обеих версиях картины, они не вызвали претензий. Видимо, начальство не уловило иронию, в них заключенную. Но это как раз тот штрих к портрету сокуровского Шостаковича, который добавляют два «конъюнктурных» фильма (в «Альтовой сонате» этих кадров не было, поскольку там тема общественной деятельности Шостаковича вовсе не поднималась).

Когда-нибудь эти фильмы будут обнародованы, и тогда ценители творчества Сокурова смогут по-новому взглянуть на «Альтовую сонату», а историки и киноведы получат бесценный материал для исследования. Но пока время не настало, нам достаточно знать, что эти фильмы не потеряны и дожидаются своего часа.

Музыкальная история

Работая над «Альтовой сонатой», вы очень глубоко погрузились в тему Шостаковича. Как вы могли бы охарактеризовать эту личность?

Шостакович был удивительным человеком, который умел понимать других и по-настоящему критически относился к себе. Он был живой все время… Поразительно, что, являясь фигурой классической и накопив в себе огромный духовный и профессиональный опыт, колоссальную интуицию, божественную просто, Шостакович оставался абсолютно живым человеком. Это в меньшей степени, как мне кажется, характерно для Прокофьева, а для Шостаковича характерно в полной мере, до последних дней жизни. Это я знаю из многочисленных встреч с окружением, с людьми, близкими ему, с Ириной Антоновной[20], со многими, с кем мне приходилось говорить о нем, с Ростроповичем (очень много говорили с ним о Шостаковиче…). Это наше большое счастье, что он среди нас жил. В большой классической музыке живых людей очень мало. Таким живым человеком является наш Сергей Михайлович Слонимский, кстати. Грандиозная фигура, которую я обожаю, почитаю. С ним мне посчастливилось (в концертном варианте, правда) сделать его «Антигону».

Музыка очень часто играет важную роль в ваших фильмах. Вы учились музыке?

Я, конечно, знаю музыкальную грамоту, но не умею ни на одном музыкальном инструменте играть. Условия семейные были такие, что максимум, что отец мог позволить, — это купить мне аккордеон. Я был таким маленьким, что физически это было невыносимо и как-то унизительно для меня, потому что еще раз подчеркивало мою малость по росту. И, конечно, я еще был с ногой больной, а этот инструмент — большой, красивый немецкий аккордеон… Как-то это было неудачно все. Конечно, я всегда мечтал научиться играть на фортепиано, и сейчас периодически возвращаюсь к этому, и понимаю, что время упущено. В обучении на инструменте есть элемент колоссальной эволюции, и я боюсь, что неспособен на это, на такую эволюцию. Потому что я настолько глубоко врос в какую-то жизненную борьбу и настолько тяжело бывает… Но я все время почему-то к этому возвращаюсь. И есть у меня какое-то ощущение несоответствия, потому что когда ты так много музыки слышал, так много знаешь, садиться начинать учить с нуля… Я боюсь слишком глубоко нырнуть в «анатомию». Боюсь, что получится как у врачей: когда ты врач, ты знаешь в организме все органы, а нужно чувствовать единое целое. Я могу позволить себе роскошь воспринимать музыку как единое целое, как произведение, с точки зрения ее эмоциональной драматургии, с точки зрения ее сущности, сущности художественной.

Помните, как в «Моцарте и Сальери»: «музыку я разъял как труп»?

Да, да, я об этом. А может, это просто оправдание моей лености и того, что я отдаю свое жизненное время другому. Может, мне надо плюнуть на все эти градостроительные дела, которыми я сейчас занят, и заняться вот этим? У меня часто возникает страх, когда работаю с музыкой, потому что я недостаточно глубоко, недостаточно систематически, недостаточно профессионально музыку знаю.

В первом своем игровом фильме вы используете совершенно неизвестную даже знатокам тему швейцарского композитора Отмара Нуссио. Где вы ее нашли и почему взяли в фильм?

Эту поразительную тему я услышал на пластинке Рождественского. Я очень люблю этого дирижера, авторитет его был огромный — и профессиональный, и человеческий… Я отслеживал каждую его новую запись. Его пластинки всегда были событием. И вот однажды вышла пластинка-«гигант», и там такая «солянка», то есть много произведений разных авторов. И в том числе вот это сочинение Нуссио. До этого его никто не исполнял, мы его совсем не знали. И оно мне показалось пронзительным. Я в то время как раз задумывал картину «Одинокий голос человека» по Платонову, и мне нужна была основная тема душевной боли одинокого человека. И ничего рядом с этим я не мог найти… Ни у Глинки, которого я очень люблю, ни у Бетховена, у которого есть вещи очень тонкие… Но вот такой целой истории, целого рассказа, который есть в этом произведении, ни у кого нет в столь небольшой форме. Произведение в фильме звучит от начала до конца. Я был влюблен в эту музыку и всегда ждал, когда смотрел картину, момента, когда она впервые возникнет. И я обратил внимание, что если я как автор жду этого, — значит, найдено правильное решение. В данном случае это всегда так. И меня абсолютно не интересовало историческое несоответствие, абсолютно не интересовало то, что там есть несоответствие культур (условно говоря, славянской и европейской страны), и сам характер звучания и состав, с помощью которого эта музыка исполняется, сложный и совсем не рабоче-крестьянский, не советский… Но в «Одиноком голосе человека» вообще полная свобода, я решил, что не буду ни на что оборачиваться, буду делать то, что считаю нужным… Нуссио для меня был знаком моей жизни и судьбы моей, потому что у картины была ужасно тяжелая судьба, и всегда, когда у меня возникает вот это пронзительное чувство, когда я жду помощи и хочу ее оказать сам себе, потому что никто больше не может, я стараюсь ставить эту тему.