Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [51]

Говорят, что Великий Князь далеко не так сердит на Разумовского, как можно было думать. Он не верит сплетням на счет отношений гр. Андрея к Великой Княгине. Это мне кажется очень удивительным, так как он — человек слабый и подозрительный. Верно лишь то, что возвращаясь с Каменного острова, где произвел закладку нового дворца, он не заехал к гр. Панину и даже не присылал справляться об его здоровье.

Князь Орлов далеко не пользуется таким доверием, как говорили. Он очень груб и не годится для женского общества, за исключением известных случаев. Здесь есть г-жа Зиновьева, которая, будучи фрейлиной во время первого фавора Орлова, имела от него ребенка. Он тотчас же выдал ее замуж за Зиновьева, посланника в Испании[101]. Эта милая и любезная женщина была тогда в таких же отношениях с императрицей, в каких состоит теперь графиня Брюс. Однажды, прогуливаясь с Ее Величеством, она уступила ласкам последней и призналась в своей связи с Орловым. Это признание ее погубило: прислав на другой день 10 000 р., Императрица запретила ей показываться ко двору. Теперь, в виду расстройства своих дел и возрастающего доверия императрицы к Орлову, она обратилась, к нему за помощью, но тщетно: находя ее постаревшей и непривлекательной, он ей на отрез отказал.

У Бемеров был большой ужин; присутствовали пруссаки, и кн. Лобкович. Говорят, что Великий Князь окончательно решил 25 числа ехать в Берлин, где встретится с принцессой Виртемберской, невестой принца Дармштадтского, который прислал сюда свой отказ от нее. Принц Генрих остается еще здесь, а Великого Князя будет сопровождать фельдмаршал Румянцев.

Приехал сюда генерал Панин[102]; вот еще загадка, об этом следует подумать.

Июнь

Суббота, 1 июня. — К брату.

Не знаю, что и думать об одной женщине, поведение которой удивительно странно и непоследовательно. Я говорю о Нелединской, которая, в Москве, показалась мне очень ветреной, здесь, сначала — нежной, потом — опять ветреной, но всегда кажется хорошенькой и любезной. Она довольно серьезно была привязана к гр. Андрею, но отъезд его по-видимому нисколько ее не опечалил; меня это очень удивило. Однажды я сказал ей все, что об этом думаю, но она упрекала меня за недоверие. Между тем на другой же день она очень меня расхваливала гр. Вахмейстеру, который думает, что я за ней ухаживаю, и ошибается. Вчера я ее встретил у гр. Головиной, и мы вместе гуляли. Она говорила о гр. Андрее, но в очень смутных и двусмысленных выражениях, причем дала мне понять, что имеет право жаловаться на него, и до такой степени за мной ухаживала, что я не знаю, что думать. Она сделала все, что могла, чтоб удержать меня, но я не уступил, так как обещал быть у Голициной, куда и отправился. После ужина, мы пошли гулять по набережной, служащей общим местом встреч; там я опять нашел Нелединскую, подал ей руку и мы вновь поговорили. Посмотрим, что все это значит, а пока я постараюсь выведать от нее, чем ее обидел гр. Андрей; посмотрим чем это кончится. Вернулся я к себе в половине второго; ночь была дивная, удивительно светлая, в 12 часов можно читать газеты. А через месяц будет еще светлее. Но за это маленькое удовольствие приходится платить очень дорого; я не без оснований говорил тебе, что живу в стране крайностей как физических, так и нравственных.

Воскресенье, 2 июня. — К брату.

У маркиза обедал гр. Шереметев, наговоривший мне много любезностей и упреков за то, что редко видимся. Мне очень приятны эти любезности, но другом его я все же не буду. Это заставило меня подумать о себе: я, как и все, люблю похвалы и меня легко поймать на эту удочку, но есть люди, которым это никогда не удастся, с которыми я никогда не сойдусь. Шереметев, по общему отзыву, добрый малый, то есть не имеет особенных недостатков; Пюнсегюр, в Москве, находил его даже очаровательным человеком. Но мы с маркизом думали и думаем о нем иначе. Это человек русский, лишенный разума; человек, которого путешествия не развили и которому богатство не дает счастия, потому что он не умеет им пользоваться. Он подозрителен как все мелкие души и слабые умы; он не умеет ни любить, ни ненавидеть; чувства его неопределенны, а привязанности обращаются чаще всего на льстецов и на лакеев. В его внешности и обращении есть что-то непоследовательное. Блестящая роскошь одежды, карет, ливрей, и никакой представительности в собственной особе, никаких приемов. Прибытие его возвещается скороходами (coureurs), но прибывает он, со своим блестящим кортежем, в весьма немногие дома и очень редко. Вообще Шереметев мало бывает в свете; он предпочитает сидеть дома, окруженный компанией, которой платит и которою командует. Он ни русский по манерам, ни француз по ходу идей; он любит все французское кроме самих французов, а к русским примыкает, только по национальному характеру. По богатству, он был бы первым человеком в России, если б обладал тонкостью в обращении, чувствительным сердцем и философским умом. Он завладел бы всеми женщинами, раздавил бы всех мужчин, все бы его боялись, любили, уважали.

Ездил с Комбсом кататься в Екатерингоф. Было много экипажей и толпа народа. Эти рабы, эти мужики, заменяющие здесь народ, представляют удивительный контраст с образованной частью нации. С одной стороны вы здесь видите роскошь, почти такую же, как в Париже, богатство, хорошие манеры, а рядом — грубые мужики пляшут и поют те же песни, которые вы услышите от извозчиков (