Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [11]

Получил депешу для шифровки. Маркиз говорит, что в воздухе носится что-то такое, чего он никак не может выяснить. Был сегодня в одном доме, где его присутствие видимо стесняло, но узнать ничего не мог.

Среда, 18.

Сегодня мы с маркизом и Пюнсегюром смотрели дом, приготовленный для турецкого посольства (гр. Бутурлиной). Он хорош и меблирован по восточному, то есть диванами и подушками. Оттуда мы отправились в дом некого Загряжского, чтобы видеть въезд посланника. Он ехал верхом, окруженный свитою. Самое замечательное — лошади, приведенные для подарка Императрице. В общем — ничего особенно великолепного; свита, однакож, человек в пятьсот по крайней мере.

Четверг, 19.

Мы с Пюнсегюром смотрели прием турецкого посла у Панина. Он приехал в придворной карете, с эскортом гусар, и вошел в комнату поддерживаемый под руки двумя турками. По лестнице всюду расставлены лакеи в ливреях министра иностранных дел; приемная также полна ими. Вторая приемная занята чиновниками министерства, а Панин был один в своем кабинете и принимал посла со шляпой на голове, так как и посол не снял своей чалмы. В глубине кабинета были поставлены два одинаковых кресла, на которых собеседники и сидели. С обеих сторон наговорено много любезностей. Турок, старик лет шестидесяти, говорил очень вежливо и даже умно; его угостили фруктами и вареньем, после чего он ушел, передав Панину два письма великого визиря — одно к Императрице, а другое к министру — и две шали (mouchoires) для тех же лиц.

За обедом у нас были гости. Вечером я отправился в театр, а оттуда в клуб, где проскучал до 11-ти часов. Сегодня была депеша к Лессепсу, но мне некогда было ее шифровать, так что этим занялся Комбс.

Князь Михаил Долгорукий говорил Порталису, что маркиз Жюинье прослыл глупым и что Пюнсегюр его не уважает; никто его орлом и не считал. Не дальше как сегодня он сделал нечто, чему очень радуется — сам покупал утром рыбу на рынке. Смешно, разумеется, но вполне соответствует его характеру.

Суббота, 21.

Я вышел утром в половине одиннадцатого, чтобы отправиться во дворец смотреть прием турецкого посла. Нам пришлось ждать довольно долго. Прием состоялся в Грановитой Палате (Salle aux Piliers du Kremlin?), в которой поставлен трон. Императрица со свитою вошла в половине второго. Посланник был введен церемониймейстером графом Брюсом (Яковом Александровичем). Войдя в зал, его турецкое превосходительство Абдул-Керим Эффенди, Бейлербей Румелийский, сделал первый поклон в шести шагах от трона, затем — второй несколько поближе, и подойдя к самому трону, стал говорить речь, продолжавшуюся минут 5–7. Толмач переводил эту речь по русски. Императрица милостиво отвечала; потом принесли подарки, то есть шали, пахучие эссенции и проч. Все это положили на стол, находившийся справа от трона. С этой стороны, на ступенях последнего стоял вице-канцлер Остерман, а с левой — обер-мундшенк Нарышкин. Потемкин стоял подальше и Императрица ему по временам улыбалась. Из дворца мы отправились к г-же Соловой (Solof)[28], но там уже пообедали, так как церемония кончилась в четыре часа.

Я забыл сказать, что на приеме турка статс-дамы и фрейлины стояли справа от трона, а рядом с ними, около Ее Величества — иностранные послы. Митрополит Московский Платон, с духовенством, стоял слева. Их Величества, Наследник с супругой, смотрели как из ложи из внутреннего окна, проделанного вверху залы.

Воскресенье, 22.

Сегодня утром я не был при дворе, пришлось шифровать одну депешу, но вечером туда отправился. Был бал и так как на нем присутствовал турецкий посланник, почему все дамы были в русских костюмах, то есть без фижм (papiers), то танцовали только контрадансы. Когда мы прибыли, бал уже начался, но, не смотря на большую тесноту, мы успели пробраться к танцующим. Я очутился около Нарышкиной (Наталья, дочь обер-шталмейстера), младшей из фрейлин, очень хорошенькой и обладающей искренностью первой молодости. Она спросила, буду ли я танцовать, я отвечал, что да, если только с нею. Она обещала. Во время танцев я заметил, что мое скромное ухаживанье нравиться, а поэтому и сам почувствовал некоторый интерес, который мог бы перейти в любовь, если бы поддерживался. К тому же воображение мое было уже подготовлено маркизом и Пюнсегюром, которые очень хвалили эту молодую девушку. А кроме того, я припомнил, что в день нашего представления Императрице и фрейлинам, Нарышкина особенно внимательно на меня смотрела и потом, на первом же или на втором балу, прислала Александра[29] Куракина пригласить меня танцовать с нею. Признаюсь, что все это заставило меня пожелать завести с нею интригу, и что эта идея разлила радость в моем сердце, печальном и ноющим, так сказать, со дня отъезда из Франции. Это сердце слишком нуждается в привязанности и женщины, я полагаю, необходимы для моего существования. Избранница никогда мною не будет позабыта; та, которую я любил так нежно, никогда не покинет моего сердца!

Понедельник, 23.

Мы с Комбсом говорили о Порталисе и о его любви к гр. Чернышевой. Он хочет, чтобы я ему составил письмо и мне пришло в голову послать это письмо со своим лакеем. Этим я услужу графине, избавив ее от какой-нибудь нелепой выходки Порталиса, потому что влюбленные часто бывают нескромны по излишней горячности и неблагоразумию.