Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [9]
Понедельник, 11.
День отправки депеш; я шифровал одну. Маркиз обедал у графа Лясси, где должен был быть и Иван Чернышев, но Императрица оставила его обедать у себя. Он входит в милость и, по слухам, может заменить Панина. У нас обедал Мартин, при котором Розуа устроил сцену Фортэну и Сен-Полю, очень над ним насмехавшимся. Я забыл упомянуть об этих господах, в общем они добрые и милые люди, но Фортэн немножко ветрен. Сен-Поль был секретарем при шевалье д'Эгремон[22], в Германии и де-Вержен рекомендовал его маркизу.
После обеда мы делали визиты Потемкину, графине Румянцевой и проч. Затем маркиз и Пюнсегюр отправились в Вокзал, а я вернулся домой, лег в постель и с, удовольствием читал письмо Клемана к Вольтеру. Ложась я слышал, как Розуа поет и хохочет с теми самыми господами, которые смеялись над ним за обедом. Чем больше я на него смотрю, тем более убеждаюсь в его низости и иезуитизме.
Вторник, 12.
День сцен и переворотов. Утром я был у маркиза для того, чтобы поговорить о предполагаемой чахотке у моего камердинера, вследствие которой последнему воспрещен вход в посольство, что его, конечно, очень огорчает, так как неприятно же считаться зараженным. Маркиз отвечал, что ему действительно противно видеть моего лакея, потому что Розуа считает его больным. Я воспользовался упоминанием о Розуа и сообщил маркизу, что он то именно и виноват во всем, так как изобрел болезнь моего лакея из мести, в чем сам сознавался управляющему Дюрана, говоря, что намерен мстить этим своим спутникам. Для того, чтобы установить этот факт окончательно, я просил маркиза пригласить Розуа, и я при нем повторю свои обвинения. Маркиз не согласился. Тогда я стал описывать ему этого человека как низкого, фальшивого, бесхарактерного шпиона, лишенного всякого образования и пользовавшегося техническими выражениями, чтобы пускать ими пыль в глаза и проч. и проч. Этот длинный обвинительный акт, подкрепленный фактическими доказательствами, не понравился маркизу.
Он слушал меня с видимой досадою и я должен был уйти, сказав на прощанье, что желал бы ему убедиться в справедливости моих слов, но на это не рассчитываю и очень жалею, что человек, всеми презираемый, пользуется его доверием. Розуа входил во время этого разговора, но маркиз его выслал, не смотря на мои просьбы. Выйдя от маркиза, я застал Розуа в зале, и сказал ему, что желал бы иметь его свидетелем моего разговора с посланником и прошу верить, что все мною сказанное последнему готов повторить, когда угодно.
Два часа спустя, у Розуа вышла схватка с Фортэном, который схватил его за горло и чуть было не задушил. По окончании обеда они оба вышли как бы для того, чтобы драться на дуэли, но Розуа, будучи вдобавок ко всем своим достоинствам еще и трусом, убежал.
Фортэн потом жаловался на Розуа маркизу; аббат и Сен-Поль были призваны в свидетели и, после долгого разбирательства маркиз решил отослать и Розуа и Фортэна, о чем вечером мне и сообщил. Жаль бедного Фортэна, но Розуа давно следовало бы прогнать.
Воскресенье, 14.
Мы были при дворе; видел Алексея Орлова, покорителя Крыма. Очень красивый человек, напоминающий бога Марса: физиономия его столь же благородна, сколь приятна.
Обедали по обыкновению у Лясси. Там я видел г. Нормандеца[23], секретаря посольства, только позавчера вернувшегося в Петербург. Это очень милый малый, простой и любезный. Он рассказывал о неудаче, постигшей Фальконэ[24] при литье статуи Петра I. Не согласившись поручить это литье страссбургскому литейщику, Фальконэ взялся отлить сам, и хотя употребил на это четырьмя тысячами ливров металла больше, чем считал нужным, но голова статуи все-таки не вышла. Говорят, растопленная масса вытекала через какую-то незамеченную щель в воронке. Фальконэ и многие из присутствовавших были слегка обожжены; но он и без того, я думаю, чувствовал себя плохо благодаря этой неудаче. Полагают, впрочем, что голову можно будет приделать после. А другие говорили, что не только голова Петра не вышла, но также и голова лошади. Теперь это еще трудно знать наверное.
Среда, 20.
Сегодня утром Порталис пришел звать меня гулять. Мы вышли в четверть девятого и прошли до какого-то монастыря за городом. Погода была удивительная — сухо и прохладно, как у нас во Франции, в начале ноября. Дорогою мы говорили о здешнем обществе. Порталис, совершенно справедливо, считает его неустановившимся и вместе с тем надоедливо требовательным; у Шуваловых, например, надо или бывать всякий день, или уж поссориться. Затем Порталис рассказывал мне о своих любовных похождениях и о стычках в Америке с графом Гамильтоном и неким Калльер-де-ля-Туром, которые, нося мундир, занимались торговлею. Он дрался с обоими и писал об этом в иностранных газетах, в январе 1774 г. Потом он рассказывал о русском враче Соболинским (Sobolinski), очень хорошим натуралистом, с которым встретился в Любеке.
