Интимные места Фортуны - [24]

— Да на хуй такую жопу, — огрызнулся Минтон.

Они прошли еще немного по дороге на Вермель и наконец остановились в Филосфэ, шахтерском поселке с закопченными кирпичными домами. Поселок был пуст, гражданских эвакуировали. Тут строй распустили, и они в угрюмом молчании разбрелись по квартирам. Почти сразу Шэм и Мартлоу были заряжены в наблюдение; им выдали бинокли и свистки, чтобы подавать сигнал при появлении вражеской авиации. Личному составу подразделений было приказано держаться ближе к домам при перемещении по населенному пункту и по сигналу тревоги спускаться в укрытия.

Берн направился в канцелярию. Главная улица Филосфэ под прямым углом упиралась в дорогу Мазенгарб — Вермель, в другом ее конце была еще одна улица, строго параллельная дороге, и канцелярия располагалась в третьем доме по левой стороне.

Поселок был почти не поврежден орудийным огнем, но выглядел угрюмым и неприятным. Впрочем, пара-тройка семейств еще оставалась здесь, и местные детишки время от времени пробегали вдоль по улице с большими корзинами в руках. «Английские оладьи, английские оладьи!» — меланхолично выкрикивали они странными высокими голосами.

Берн, не прилагая специальных усилий, укреплял свои позиции в канцелярии. Штаб-сержант, исполненный постоянной иронии, поинтересовался, не зачислить ли его в штат канцелярии на постоянной основе. В ответ Берн твердо заявил, что предпочел бы вернуться в роту. Когда, наконец, все поняли, что он не лукавит, отношения стали более дружескими. Распаковывая вместе с младшим капралом коробки, Берн невзначай упомянул, что штаб-сержанту Робинсону нужно бы подогнать несколько блокнотов и карандашей, он тут же получил их; и когда они вместе с капралом отправились обедать, он забросил эту канцелярию штаб-сержанту. Тот был не один, в комнате сидели сержант Тозер и еще парень из штаба полка.

— Повезло тебе хоть ненадолго затариться в канцелярии, — сказал штаб-сержант. — Командир батальона считает, ребятам нужно дать немного отдохнуть, и говорит при этом, что все имеющееся время нужно использовать для тренировок. Ротные караулы и караул штаба полка должны выходить на построение возле помещения канцелярии в одиннадцать часов каждый день, и думается мне, будут еще рабочие команды на передовую каждую ночь, сука. Как тебе капитан Хевлок в канцелярии? Ребята называют его Дженни. Видел его несколько минут назад, они с командиром батальона направлялись в Бригаду. Бригада сейчас в Ле Бреби. Капитан Моллет на днях возвращается в роту. А нам, сука, предстоит проводить время за перетаскиванием газовых баллонов на Потсдам-аллею, так я слышал.

Прикинув перспективку таскать баллоны весом по сто восемьдесят фунтов каждый, подвешенные на слеге, которую берут на плечи два человека, Берн пришел к выводу, что канцелярия имеет определенные плюсы. Кроме всего прочего, таскание баллонов осложнялось тем, что работа выполнялась в противогазах типа ПХ[34], в которых и так жарко и нечем дышать. Он вернулся в канцелярию с оформившимся желанием быть тише воды и ниже травы.

На следующий день роты по очереди отправлялись в Мазенгарб в баню. В первой комнате они раздевались догола, сдавали дежурным полотенца, носки, трусы и майки, а взамен получали укомплектованное и скатанное в тугие свертки чистое белье, которое люди брали не разбираясь и без разговоров. Только в случаях, когда вещи были совсем уж не в размер или абсолютно непригодны, можно было обратиться к штаб-сержанту, чтобы тот вмешался. Однако и его помощь не всегда давала нужный результат. Все было как обычно в мойках при пунктах приема раненых или в дивизионных банях: жлобы из дежурных с дружками разбирали лучшее из того, что попадало им в руки, а бойцам приходилось довольствоваться тем, что осталось. Люди оставляли чистую смену белья, ботинки и хаки и голышом проходили в большое помещение, где разбивались по двое, выстраивались, готовясь к помывке. Тут было несколько самодельных душевых кабин, они шумно, буйно, с похабными шуточками и жеребячьим ржанием намыливались и окатывались водой. «Че ты к стенке мордой повернулся, приятель? Че, боишься свой стручок показать?» — кричал кто-то робкому молодому новичку. Тот глянул через плечо — лицо красное, взгляд негодующий — и был встречен хохотом; кто-то вытолкнул его из-под струи, и они принялись бороться, скользя в мыльной пене. Они были сама невинность, естественные в своей грубой брутальности. В их ярости угадывалось добродушие. Забавляясь его горячностью и глупым положением, кто-то вступился за него, помог вывернуться из рук и вернуться под струю душа, где он продолжил мытье как ни в чем не бывало. Наконец после некоторой борьбы за водные струи они вытерлись, оделись и двинулись из бани. Их место заняла другая рота.

В канцелярии Берн сидел рядом со связистом за длинным столом, придвинутым к стене под двумя окнами. Он сидел спиной к комнате и смотрел в окно на улицу, где время от времени проходили солдаты. Эти несколько дней, проведенных в Филосфэ, вогнали его в непонятно откуда взявшуюся депрессию. Он говорил себе, что он всего лишь один из тысяч тех, чья жизнь, если они не на передовой, абсолютно пуста. Люди перемещаются по Франции и не видят ничего, кроме дорог, по которым движутся, и коровников, где спят. Они не более чем автоматы, чья осознанная жизнь осталась в Англии. Но непонятным образом он был отторгнут даже от них. Он был не из их графства, он был даже не из их страны, не их религии и только отчасти их расы. Когда они говорили о своих далеких поселках и деревушках, о сонных торговых городишках, в которых ничего не происходит, разве что часы на колокольне отсчитают ударами время, он чувствовал себя чужестранцем. В странной тоске по дому, накатывающей на него, ему не нужна была компания, лишь уединение.