Интимность и история: семейная драма Герцена в сознании русской интеллигенции - [9]

Каменев был официально реабилитирован в 1988 г. В Публичной библиотеке в Петербурге (теперь Российской национальной библиотеке) экземпляр каменевского издания «Былого и дум» был возвращен из спецхрана в общий фонд в 1990 г.[64] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn64} В западных библиотеках имеются экземпляры — приобретенные в СССР, — в которых имя Каменева выскоблено лезвием (а в некоторых вырезано вступление)[65] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn65}. Этому изданию еще предстоит стать объектом внимания российских герценоведов: с 1936 г. ни один исследователь или редактор «Былого и дум» не упоминал и не использовал богатый материал, содержащийся в этом издании. (Среди них и Птушкина, сотрудник основанного Каменевым Института мировой литературы им. Горького.) Как это ни странно, сталинская культура забывания коснулась и истории семейной драмы Герцена.

* * *

За многие годы, в которые формировалась и видоизменялась история семейной драмы Герцена, возникали проблемы не только с публикацией и композицией текста, но и с интерпретацией самих фактов. После 1919 г., когда Лемке впервые опубликовал интимные фрагменты «Былого и дум», поколения русских читателей доверчиво принимали герценовскую версию событий. Гервег предстал коварным и двуличным другом и любовником, который, совершив личную измену, тем самым предал и дело революции. С болью и горечью Герцен изображал себя оскорбленным другом, обманутым мужем и неудавшимся революционером, который был готов признать свою долю ответственности за провал демократической революции и за участие в «убийстве» (его слова) жены — при условии, что он искупит свою вину, слепоту, наивность и страсть, выступив в качестве свидетеля и историка как семейной драмы, так и революции. В своих мемуарах он документировал обе сферы — «inside» и «outside», частное и общее, интимное и историческое. Чего Герцен желал более всего — это восстановить образ своей жены. В «Былом и думах» Натали предстает как символ человеческой слабости, заблуждения и ранимости. Соблазненная и преданная любовником, она была жертвой и вернула себе достоинство, осудив ошибки своего слабого сердца. Мемуары Герцена должны были стать «памятником» жертве семейной драмы и драмы революционной — Натали Герцен.

Во многом эта трактовка строилась на убеждении Герцена в том, что Натали полностью и окончательно отвергла и свою страсть к Гервегу, и самого Гервега. Тому имелось документальное подтверждение: письмо, которое смертельно больная Натали написала Гервегу 18 февраля 1852 г., — процитированное в «Былом и думах» вместе с резолюцией Герцена: «С этой минуты ее презрение перешло в ненависть, и никогда ни одним словом, ни одним намеком онa не простила его и не пожалела об нем» (X: 290—291).

Но так ли было на самом деле? Многие годы семейство Герценов и друзья беспокоились о письмах Натали к Гервегу, оставшихся в руках семьи последнего. И пока Герцен был жив, и после его смерти предпринимались попытки вернуть эти письма[66] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn66}. В 1870 г., несколько месяцев спустя после смерти Герцена, Мальвида фон Мейзенбуг (воспитательница детей Герцена) от имени детей обратилась к Гервегу (видимо, при посредничестве ее близкого друга Рихарда Вагнера) с просьбой вернуть письма Натали в обмен на письма Гервега к Герцену. В ответном письме Гервег, смешав два различных кода, политический и литературный, упрекал «Fräulein Meysenbug» за то, что та «поступила на русскую службу» и «занимает себя Dichtungen ohne Wahrheit». Он представлял ее просьбу попыткой «увенчать монумент романтического героя», домогаясь «выдачи писем романтической героини», и расценивал этот акт как публичную непристойность, находящуюся за пределами его понимания. Вновь меняя регистр от литературного к семейному, он так объяснял свой отказ: «У меня тоже есть жена и дети, мой долг перед которыми — не выпускать из рук этого оружия против возможной в будущем клеветы; и эти письма и другие бумаги будут сохраняться из поколения в поколение. Порукой тому, что дети Герцена, желание которых я, таким образом, не могу исполнить, не должны бояться злоупотребления письмами с моей стороны, служит линия поведения, которой я держусь перед лицом самой возмутительной, самой неприличной, вопиющей грубости». (Он имел в виду, что Герцен и его окружение сознательно пятнали его репутацию.) В заключение он писал, что «в любом случае детям нет дела до любовных писем их матери»[67] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn67}. Однако дети Герцена продолжали беспокоиться. Но когда в 1919 г. в Петрограде и в 1921 г. в Берлине часть пятая была целиком опубликована (правда, только по-русски), дети Гервега промолчали.

Мы мало знаем о том, как Георг и Эмма Гервег смотрели на свою роль в этой драме. В 1894 г. (в том самом году, когда Тучкова-Огарёва написала свой мемуарный очерк об этой истории) Эмма Гервег поведала собственную версию драмы своему другу Франку Ведекинду — писателю, который по праву пользуется репутацией одного из первооткрывателей темы сексуальности как силы, правящей обществом. Ведекинд пересказал ее рассказ в своем дневнике, опубликованном в 1986 г. под заглавием «Die Tagebücher. Ein erotisches Leben». Описанная в его эротическом дневнике, версия Ведекинда подает драму Гервегов и Герценов как историю необузданной сексуальности. По его словам, Герцен и его жена, «как говорили, вступили в сексуальную близость друг с другом еще детьми»; в 1849—1850 гг. Натали «оказалась в состоянии поддерживать страсть и мужа, и любовника», на что Герцен «спокойно взирал», пока как-то один из его друзей не «задел его за обедом разговорами о поведение его жены»; в Ницце Герцен и Гервег обсуждали, не стоит ли им «махнуться женами», и если Герцен, «как кажется, так и не завел романа с женой Гервега», то уж точно он «устраивал вечеринки для своих друзей в местном борделе, за что жена его обожала»[68] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn68}. Разумеется, это история из другой эпохи и другой среды.