Интервью с самим собой - [6]

Как я стал «писателем»

В 1956 году воинская часть, в которой я служил, выехала на три месяца в летние лагеря. За сутки выстроили палаточный городок для солдат. А офицеры вместо общежития соорудили себе из подножного материала летние лачуги. Каждый для себя «персональную» для радости офицерской жизни. Вместе с нами в лагеря выехал медсанбат с медицинскими сёстрами, «прачечный комбинат» и офицерская столовая, где мы, офицеры, кормились и заводили шуры-муры с хорошенькими официантками. Без личных «апартаментов» обойтись было невозможно. После отбоя медсёстры, официанточки навещали офицеров и скрашивали нашу нелёгкую военно-полевую жизнь. Девочки из офицерской столовой, которые иногда заглядывали ко мне, жаловались на свою «хозяйку», заведующую: грубиянка, жестокосердная, девчонок шпыняет, как крепостных, высчитывает из зарплаты за любой утерянный ножик или разбитый стакан. Из жалости к этим симпатичным девочкам я сочинил фельетон, назвал его «Салтычиха» и отправил в газету Ленинградского военного округа «На страже Родины». И фельетон опубликовали. А «Салтычиха» – заведующая офицерской столовой – оказалась женой начальника штаба дивизии. Мне тут же за какой-то пустяк впаяли десять суток содержания на гауптвахте. Гауптвахта в Ленинграде, на углу Садовой и Инженерной улиц. Приезжаю туда (офицеры отправляются «на губу» без сопровождения), предъявляю направление, и комендант гауптвахты отводит меня в камеру-одиночку. «Вам повезло, – говорит. – Только что камера освободилась. Здесь, между прочим, сидел поручик Лермонтов. Установлено документально». И вот, чтобы чем-то занять себя эти десять суток, я стал писать пьесу. Ну просто как Лермонтов, который писал в аналогичных обстоятельствах свою знаменитую драму «Маскарад»! Я сочинил пьесу про лётчиков – очень патриотичную и очень плохую. Но первый шаг был сделан. Я уже знал, что пьеса это такое сочинение, где пишут слева – кто говорит, а справа – что говорит. Прошло много лет. Я уже давно не офицер, а художественный руководитель «Буффа», отвечаю за репертуарную политику театра, ставлю спектакли и мучаюсь, мучаюсь в поисках современной драматургии, пригодной для моего театра.

В какую-то бессонную ночь, не найдя снотворного, я «сел за перо» и стал писать пьесу. Неудачный опыт на гауптвахте, где в своё время сидел Лермонтов, у меня уже был. За десять дней (ровно за десять) я сочинил пьесу «Одна ночь из жизни женщины». Я рискнул поставить её в театре, чтобы убедиться, что я профан, неуч и не стоит заниматься сочинительством. А спектакль получился и с успехом шёл на сцене театра несколько лет. На один из спектаклей пришёл Александр Володин, смеялся, удивлялся тому, что происходило на сцене, и после спектакля написал на программке: «Спектакль, где наша нынешняя жизнь сплетается с мечтой о том, какая она должна быть! Какая парадоксальная и потешная драматическая пьеса! Какие одарённые, по-молодому заразительные актеры. Какая простая, но и условная работа художника, музыканта (актёра) и режиссёра! Я перестал было уже ходить в театр! А теперь буду! Володин».

Я стал писать пьесы. Меня приняли в Союз писателей (скорее всего для количества), в секцию драматургов. Но я не драматург. Я просто сочинитель пьес для своего театра.

Обложка книги «Про любовь».

Меня приняли в Союз писателей… Но я не писатель, не драматург.

Я просто сочинитель пьес для своего театра

Спектакль «Казанова в России». В феврале 2018 года театр отметил двадцатилетие этого спектакля, который по сей день пользуется успехом у зрителя

«Казанова в России»

«Казанова в России»

Обиды

Мы обижаем, нас обижают. На улице, в магазинах, на транспорте толкаемся, наступаем на ноги, обзываем друг друга порой нецензурно. Увы, такое в нашей жизни не редкость. Такие мы есть и скоро ли будем другими, неизвестно. Ну толкнули, ну нахамили – ты тоже ответил; «полагается». Такие обиды быстро забываются. Привыкли.

В семье обижаем друг друга. Иногда очень. Прощаем: «Свой всё-таки, своя всё-таки, как не простить». И к этим обидам мы привыкаем – такова жизнь.

Но есть обиды, которые остаются в тебе, как занозы в сердце, о которых пытаешься забыть, но не получается. Так и живёшь с ними. Совсем незначительные обиды, в судьбе твоей никакой роли не сыгравшие. А помнишь! Помнишь! Никому о них не рассказываешь, и тем горше о них память.

Был у меня очень близкий друг-товарищ – Гена Опорков. Учились вместе на режиссёрском курсе, дружили семьями, придумывали и снимали любительские фильмы, друг друга занимали в актёрских работах, организовывали и возглавляли студенческие пирушки, словом, друзья «не разлей вода». Когда окончили театральный, я поехал «по распределению» (тогда было такое) в Иваново, ставил спектакли в драматическом театре. Гена с другими выпускниками поехал в Красноярск создавать Красноярский театр юного зрителя. Поехал на должность режиссёра. Главным режиссёром был назначен уже режиссёр «с опытом». Месяца через три получаю в Иваново от Гены телеграмму: «Исаак, приезжай. Без тебя здесь ничего не получается. Главный спёкся. Приезжай на его место». По его рекомендации приходит телеграмма с официальным предложением от начальника Управления культурой Красноярского крайкома. Приехал. И создали мы с Геной театр, о котором стали писать в союзной прессе, как о сибирском театральном чуде. Вот такие мы с Геной были друзья-товарищи. Я отдал ему свою инсценировку «Пассажирка», зарегистрированную в «Авторских правах», с резолюцией «рекомендуется для показа». И Гена поставил замечательный спектакль, который потом повторил в Ленинградском театре имени Ленсовета. Каково же было моё удивление и обида, когда прочитал в афише этого театра: «Автор инсценировки и постановщик спектакля Геннадий Опорков». Как же так, Гена? Это же моя инсценировка. Ты повторил спектакль один к одному по моей пьесе. Ничего не сказал товарищу. Простил: парню надо утвердиться в Ленинграде и в театре. Но обида осталась.