Интерлюдия Томаса - [12]

Вместо тропинки я обнаруживаю тёмный вход дренажной трубы, который не заметил в спешке во время преследования девочки. Труба огромная, возможно, шесть футов в диаметре, проходит через насыпь и частично прикрыта вьющимися растениями.

Благодаря подсветке заходящей луны я предполагаю, что она может меня видеть.

– Я не причиню тебе вреда, – уверяю я её.

Когда она не отвечает, я проталкиваюсь сквозь различную растительность и делаю два шага внутрь огромной бетонной дренажной трубы. Сейчас я должен быть для неё менее различимым силуэтом, но она остаётся невидимой для меня. Она может быть на расстоянии руки или в сотне футов отсюда.

Я задерживаю своё дыхание и прислушиваюсь к её, но грохочущий пульс моря превращается в окружающий со всех сторон шёпот в трубе, скользящий кругом и вокруг искривлённых стен. Я не могу расслышать ничего настолько едва различимого, как дыхание ребёнка – или её крадущиеся шаги, если она подходит ко мне сквозь абсолютно чёрный туннель.

Учитывая то, что она маленькая девочка, и то, что я взрослый мужчина, которого она не знает, она, конечно, отойдёт подальше по трубе по мере моего продвижения, вместо того, чтобы попытаться сбить меня с ног и сбежать – если только она не одичавшая или не опасная психопатка, или и то, и другое вместе.

Годы жестоких столкновений и сверхъестественного опыта дали плоды на дереве моего воображения за гранью здравомыслия. Я прохожу несколько шагов внутри трубы, и меня останавливает мысленный образ светловолосой девочки: лихорадочно блестящие глаза, губы, искажённые в рыке, идеальные зубы, совсем как жемчужины, между некоторыми из них застрявшие куски кровавого мяса, плоть чего-то, съеденного сырым. В одной руке у неё огромная вилка с двумя зубьями, в другой – страшный нож для резьбы, жаждущий вспороть мой живот как индейку.

Это не экстрасенсорное зрение, а просто девочка-монстр, возникшая на мгновение благодаря трению друг от друга моих истрёпанных нервов. Несмотря на всю нелепость этого страха, он, тем не менее, напоминает мне, что было бы глупо, с пистолетом или без, пробираться дальше в этой абсолютной темноте.

– Извини, если я напугал тебя.

Она продолжает молчать.

Так как мой воображаемый психопатический ребёнок исчезает, я обращаюсь к настоящему.

– Я знаю, что что-то ужасно неправильное происходит в «Уголке Гармонии».

Поделившись своим знанием, я всё же не очаровал её настолько, чтобы начать диалог.

– Я пришёл помочь.

Заявление о благородных намерениях, которое я только что сделал, приводит меня в замешательство, потому что кажется хвастовством, как будто я верю в то, что люди в «Уголке Гармонии» никого не ждут, кроме меня, и теперь я здесь, и, будьте уверены, исправлю всю несправедливость и совершу над всем правосудие.

Моё шестое чувство – особенное, но скромное. Я не супергерой. На самом деле, иногда я всё порчу, и умирают люди, когда я отчаянно пытаюсь их спасти. Конечно, мой основной дар, способность видеть духов задержавшихся умерших, здесь не действует, и мне остаётся только особо развитая интуиция, психический магнетизм, призрачный пёс, который постоянно где-то шляется, и положительная оценка для роли, которую нелепость играет в наших жизнях. Если бы Супермен потерял способность летать, свою силу, рентгеновское зрение, стойкость к клинкам и пулям, и у него остался бы только его костюм и уверенность, он бы, скорее всего, больше помог семье Хармони, чем я.

– Я уже ухожу, – сообщаю я темноте, мой голос разносится достаточно глухо вдоль искривлённого бетона. – Надеюсь, ты меня не боишься. Я тебя не боюсь. Я только хочу быть твоим другом.

Я начинаю подозревать, что я здесь один. Возможно, фигура, которую я видел, нашла путь через кустарники и через насыпь, в этом случае робкая девочка, к которой я сейчас обращаюсь, такая же воображаемая, как и та, которая одержима убийством, с ножом для резьбы.

Как я давно выяснил, можно чувствовать себя так же глупо, когда ты в одиночестве, как и в случае, когда твоя ошибка в суждении или поведении происходит на глазах у изумлённой толпы.

Чтобы избежать ещё более нелепых мыслей, я решаю выходить из трубы не спиной вперёд, а повернуться и выйти наружу, не беспокоясь о том, кто может быть у меня за спиной. На первом шаге моё воображение вызывает нож, извивающийся в темноте, а на третьем шаге я ожидаю, что оружие вонзится мне в левую лопатку и в сердце.

Я выхожу из дренажной трубы без ранений, поворачиваюсь налево, на пляж, и ухожу с возрастающей уверенностью, что в каком бы фильме я ни находился, это не слэшер[33]. Когда я выхожу на изрезанную колеями дорогу, усыпанную разрушенными ракушками, то оглядываюсь, но девочки – если это была девочка – не видно.

Вернувшись к асфальтированному переулку и к последнему из семи домов, где свет горел в паре комнат на первом этаже, я решаю провести разведку от окна к окну. Когда я поднимаюсь на крыльцо с кошачьей ловкостью и мышиной осмотрительностью, женский голос произносит:

– Что тебе надо?

Пистолет всё ещё в руке, я его опускаю вниз, рассчитывая, что темнота замаскирует его. На крыльце я вижу что-то похожее на четыре сплетённых из прутьев стула с подушками, стоящих в ряд. Женщина сидит на третьем из них, едва видимая в свете, который исходит из занавешенного окна позади неё. Затем я улавливаю запах кофе, и вижу её как раз настолько хорошо, чтобы разглядеть, что она держит кружку в обеих руках.