Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - [33]

The mask was down over her face, that mask behind which so much went on that he could not see.	Маска на её лице была опущена, маска, за которой жило так много, чего он не знал.
She wanted time to think it over, no doubt!	Ей, конечно, хочется повременить, обдумать.
He would not press her, for she would be coming to give her lesson to-morrow afternoon, and he should see her then when she had got used to the idea.	Он не станет её торопить, ведь завтра она приедет давать урок, и он увидит её, когда она уже свыкнется с этой мыслью.
In the cab he talked only of the Carmen; he had seen better in the old days, but this one was not bad at all. When he took her hand to say good-night, she bent quickly forward and kissed his forehead.	По дороге из театра он говорил только о Кармен: он видел лучших в прежнее время, но и эта совсем не плоха, Когда он взял её руку, чтобы проститься, она быстро наклонилась и поцеловала его в лоб.
"Good-bye, dear Uncle Jolyon, you have been so sweet to me."	- Прощайте, дорогой дядя Джолион, вы были так добры ко мне!
"To-morrow then," he said.	- Значит, до завтра, - сказал он.
"Good-night.	- Спокойной ночи.
Sleep well."	Спите сладко.
She echoed softly:	Она тихо откликнулась:
"Sleep well" and from the cab window, already moving away, he saw her face screwed round towards him, and her hand put out in a gesture which seemed to linger.	- Спите сладко. И в окне удаляющегося кэба он увидел её лицо, повёрнутое к нему, и протянутую руку, словно застывшую в прощальном привете.
He sought his room slowly.	Он медленно направился к своему номеру.
They never gave him the same, and he could not get used to these 'spick-and-spandy' bedrooms with new furniture and grey-green carpets sprinkled all over with pink roses.	Каждый раз ему давали другой, и он не мог привыкнуть к этим "шикарным" спальням с новой мебелью и серо-зелёными коврами в палевых розах.

He was wakeful and that wretched Habanera kept throbbing in his head.	Ему не спалось, эта несчастная хабанера все стучала в голове.
His French had never been equal to its words, but its sense he knew, if it had any sense, a gipsy thing -wild and unaccountable.	Он никогда не владел французским достаточно, чтобы разобрать все слова, но смысл их знал, если только в них вообще был смысл; цыганская песенка, дикая, непонятная!
Well, there was in life something which upset all your care and plans - something which made men and women dance to its pipes.	Впрочем, есть в жизни что-то, что опрокидывает все наши труды и планы, заставляет людей плясать под свою дудку.
And he lay staring from deep-sunk eyes into the darkness where the unaccountable held sway.	И он лежал, вглядываясь запавшими глазами в темноту, где царило непонятное.
You thought you had hold of life, but it slipped away behind you, took you by the scruff of the neck, forced you here and forced you there, and then, likely as not, squeezed life out of you!	Думаешь, что держишь свою жизнь в руках, а оно подкрадывается к тебе, хватает тебя за шиворот, толкает туда, толкает сюда, а потом, чего доброго, задушит до смерти!
It took the very stars like that, he shouldn't wonder, rubbed their noses together and flung them apart; it had never done playing its pranks.	Так, вероятно, оно хватает и звезды, сталкивает их носами и расшвыривает; никак не устанет играть свои шутки!
Five million people in this great blunderbuss of a town, and all of them at the mercy of that Life-Force, like a lot of little dried peas hopping about on a board when you struck your fist on it.	Пять миллионов людей в этом дурацком громадном городе, и все они во власти этой силы -Жизни, как кучка сухих горошинок, которые прыгают по доске, когда ударишь по ней кулаком.
Ah, well! Himself would not hop much longer - a good long sleep would do him good!	Ему-то, положим, немного времени осталось прыгать, глубокий долгий сон пойдёт ему на пользу.
How hot it was up here! - how noisy!	Как жарко тут в городе! Как шумно!
His forehead burned; she had kissed it just where he always worried; just there - as if she had known the very place and wanted to kiss it all away for him.	Лоб у него горел; она поцеловала его как раз туда, где всегда беспокоило, будто знала верное место и хотела утешить.
But, instead, her lips left a patch of grievous uneasiness.	Но вместо этого от прикосновения её губ осталось чувство горестной растерянности.
She had never spoken in quite that voice, had never before made that lingering gesture or looked back at him as she drove away.	Никогда раньше она не говорила таким голосом, никогда не делала этого прощального жеста, не оглядывалась на него, уезжая.
He got out of bed and pulled the curtains aside; his room faced down over the river.	Он встал с постели и отдёрнул занавеску; окна выходили на реку.
There was little air, but the sight of that breadth of water flowing by, calm, eternal, soothed him.	Было душно, но от вида протекающей мимо водной шири, спокойной, вечной, ему стало легче.
'The great thing,' he thought 'is not to make myself a nuisance.	"Самое главное, - подумал он, - не надоедать людям.