Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - [31]

He ate little, without knowing what he ate; and every day grew thinner and more worn to look at.	Он ел мало, не разбирая, что ест; и с каждым днём худел, и вид у него становился все более измождённый.
He was again a 'threadpaper'; and to this thinned form his massive forehead, with hollows at the temples, gave more dignity than ever.	Он снова стал "щепкой"; и огромный лоб со впавшими висками придавал ещё больше благородства похудевшей фигуре.
He was very well aware that he ought to see the doctor, but liberty was too sweet.	Он прекрасно сознавал, что надо посоветоваться с доктором, но уж очень сладка была свобода.
He could not afford to pet his frequent shortness of breath and the pain in his side at the expense of liberty.	Не мог он пожертвовать свободой, чтобы возиться с одышкой и болью в боку!
Return to the vegetable existence he had led among the agricultural journals with the life-size mangold wurzels, before this new attraction came into his life -no!	Вернуться к растительному существованию, которое он вёл среди своих сельскохозяйственных журналов с кормовой свёклой в натуральную величину до того, как в его жизни появился этот новый интерес, - нет!
He exceeded his allowance of cigars.	Он стал больше курить.
Two a day had always been his rule.	Две сигары в день он всегда позволял себе.
Now he smoked three and sometimes four - a man will when he is filled with the creative spirit.	Теперь он выкуривал три, иногда четыре - как всякий мужчина, в котором живёт творческий дух.
But very often he thought:	Но очень часто он подумывал:
'I must give up smoking, and coffee; I must give up rattling up to town.'	"Надо бросить курить и пить кофе; надо бросить это катанье в город!"
But he did not; there was no one in any sort of authority to notice him, and this was a priceless boon.	И не бросал; никого, кто мог бы повлиять на нею, с ним не было, и это было великое благо.

The servants perhaps wondered, but they were, naturally, dumb.	Слуги, возможно, недоумевали, но, разумеется, не говорили ни слова.
Mam'zelle Beauce was too concerned with her own digestion, and too 'wellbrrred' to make personal allusions.	Mam'zelle Бос была слишком занята собственным пищеварением и слишком "хорошо воспитана", чтобы говорить на личные темы.
Holly had not as yet an eye for the relative appearance of him who was her plaything and her god.	Холли ещё не научилась замечать, как выглядит тот, кто был ей игрушкой и богом.
It was left for Irene herself to beg him to eat more, to rest in the hot part of the day, to take a tonic, and so forth.	Самой Ирэн приходилось уговаривать его есть побольше, отдыхать в жаркое время дня, принимать лекарства.
But she did not tell him that she was the a cause of his thinness - for one cannot see the havoc oneself is working.	Но она не говорила ему, что он худеет из-за неё, -ведь трудно увидеть опустошение, которому ты сам причиной.
A man of eighty-five has no passions, but the Beauty which produces passion works on in the old way, till death closes the eyes which crave the sight of Her.	В восемьдесят пять лет мужчина не знает страсти, но красота, которая рождает страсть, действует по-прежнему, пока смерть не сомкнёт глаза, жаждущие смотреть на неё.
On the first day of the second week in July he received a letter from his son in Paris to say that they would all be back on Friday.	В первый день второй недели июля он получил письмо из Парижа от сына с известием, что все они будут дома в пятницу.
This had always been more sure than Fate; but, with the pathetic improvidence given to the old, that they may endure to the end, he had never quite admitted it.	Он всё время знал, что это неизбежно, но с трогательным легкомыслием, которое даётся старым людям, чтобы они могли выдержать до конца, все же не вполне этому верил.
Now he did, and something would have to be done. He had ceased to be able to imagine life without this new interest, but that which is not imagined sometimes exists, as Forsytes are perpetually finding to their cost.	Теперь он поверил, и что-то нужно было предпринять Он уже не мог вообразить себе жизни без этого нового интереса, но невообразимое иногда существует, и Форсайты сплошь да рядом убеждаются в этом на собственной шкуре.
He sat in his old leather chair, doubling up the letter, and mumbling with his lips the end of an unlighted cigar.	Он сидел в старом кожаном кресле, складывая письмо и разминая губами конец незажженной сигары.
After to-morrow his Tuesday expeditions to town would have to be abandoned.	Ещё один день, а потом поездки в город по вторникам придётся бросить.
He could still drive up, perhaps, once a week, on the pretext of seeing his man of business.	Разве что можно будет ездить в коляске раз в неделю под предлогом свиданий с юристом.
But even that would be dependent on his health, for now they would begin to fuss about him.	Но и это будет зависеть от его здоровья, ведь теперь они начнут с ним нянчиться.
The lessons!	Уроки!
The lessons must go on!	Уроки должны продолжаться!
She must swallow down her scruples, and June must put her feelings in her pocket.