Интерконтинентальный мост - [2]

Перси молча смотрел на отца, охваченный таким же возбуждением. Ну вот и засиял наконец-то настоящий свет над Иналиком!.. И в то же время тревожно…

Последние десятилетия мир жил в спокойствии: позади был бурный двадцатый век с опустошительными войнами, реальной угрозой термоядерной катастрофы. Еще не изгладились из памяти людей тревожные восьмидесятые годы прошлого столетия; угроза звездных войн, недоверие друг к другу, взаимная подозрительность, когда даже здесь, в Беринговом проливе, казалось, что лед отчуждения навсегда отрезал друг от друга когда-то братские народы. Для редких поездок надо было проделывать настоящее кругосветное путешествие, хотя пролив-то был шириной всего лишь чуть более сорока миль, не более получаса езды на хорошей снегоходной машине.

К нынешнему состоянию мир шел далеко не просто. Порой надежда угасала, в сознании людей все чаще возникали апокалипсические картины вечной послеядерной зимы или же повсеместного уничтожения всего живого в результате взрыва нейтронной бомбы.

Но невозможно было остановить стремление людей к миру, их волю к жизни.

Спокойная уверенность Советского Союза и других социалистических стран, настойчивая и кропотливая работа руководителей Советского государства убедили большинство человечества в том, что выбора нет: или мир и разоружение, или же самоубийство человечества.

В том бурном времени Иналик жил своей жизнью, отделенной от остального мира. Иналикцы не теряли своей исконной жизнерадостности, светлого взгляда на жизнь. Даже число постоянных жителей островка оставалось неизменным, хотя были и те, кто уезжал в другие города Аляски, отправлялся в южные штаты.

Вечерами в просторном школьном зале по-прежнему гремели бубны и люди пели старинные песни, сочиненные великими певцами Берингова пролива — Атыком, Нутетеином и Мылроком.

Иналик счастливо миновала участь эскимосских поселков, оказавшихся в прошлом веке в зоне нефтяных месторождений, рудных запасов. Практически коренное население тамошних мест растворилось в среде пришлого и частью вымерло от голода и пьянства.

В окне мелькнула быстрая тень, и в домик вошла Френсис.

Она зарумянилась от быстрой ходьбы. Перси глянул на нее и не мог сдержать улыбки.

Френсис год назад окончила школу в Номе и, отказавшись от стипендии в Аляскинском университете, вернулась на Малый Диомид. Как и большинство здешних жителей, она сидела без работы и всерьез упрашивала Перси, чтобы он научил ее охотиться на нерпу. Девушка сняла легкую камлейку с широкими цветными полосами по низу и спросила:

— Вы, наверное, уже слышали новость?

— Наконец-то работу получим! — послышался голос из дверей.

Это был Джон Аяпан. Несколько дней назад он вернулся из Нома, отлежался и теперь выглядел нормальным человеком. По его добродушному, светящемуся улыбкой лицу трудно представить, что всего несколько дней назад это был полутруп, едва ворочавший языком от многодневного тяжелого пьянства. Джон страдал тяжелой болезнью века — алкоголизмом. Однако считался еще не совсем пропащим: он пока не примкнул к тем обитателям Нома, которые ютились в заброшенных баржах, в старых контейнерах и еще черт знает где, пробавляясь случайными заработками. Джон мог не пить месяцами, а как-то даже случилось, что год не брал в рот спиртного. На острове отказались от завоза и потребления крепких напитков еще в начале семидесятых годов прошлого столетия. Поэтому, чтобы выпить, Джону надо было отправляться на материк — в Ном. Иногда ему удавалось добираться до Фербенкса, но дальше не хватало ни сил, ни денег. Тогда он возвращался к себе, на остров, как он сам любил говорить, «чтобы снова стать человеком».

— Рано или поздно это должно было случиться, — произнес Джон, усаживаясь в глубокое надувное кресло. — Человек не может вечно жить на острове. Наступил двадцать первый век, а мы всё прозябаем в прошлом, утешаемся тем, что, мол, наша жизнь отличается от той, какой живет все остальное человечество.

— Человечество живет совсем не одинаково, — заметил Перси.

— А может быть, это и хорошо, — не замедлил отозваться Джон Аяпан. — Но я не это имел в виду. Верно, люди и страны живут по-разному, но все в одном времени.

— Однако, чтобы стать человеком, ты почему-то предпочитаешь возвращаться в прошлое, — с усмешкой заметила Френсис.

— Ну, это моя слабость, — вздохнул Джон. — Только здесь, на острове, я могу спастись от соблазна.

На столе появились кофе и горячие блины, щедро политые кленовым сиропом.

Джеймс Мылрок обнял руками кружку, грея руки о теплые стенки сосуда. Взгляд его был обращен на освещенный ярким солнцем остров Большой Диомид, который на советской стороне называли островом Ратманова. У острова было и эскимосское название — Имаклик. Дед Дуайт, которого Джеймс смутно помнил, оставил о себе множество легенд. Одна из них повествовала о братстве чукотского певца Атыка и эскимоса Мылрока. Будто бы в самом начале двадцатого века, когда белые китобои и торговцы только начали проникать в Берингов пролив, отцы Атыка и Дуайта на время обменялись женами, чтобы по старинному обычаю навеки закрепить дружбу. Родившиеся почти в одно время мальчики будто так походили друг на друга, что сомнений в их родстве ни у кого не возникало. Впоследствии оба они стали знаменитыми певцами. Был еще третий эскимос из Наукана по имени Нутетеин. Они трое и прославили и обогатили песенно-танцевальное искусство, которое сохранилось на берегах Берингова пролива до двадцать первого века.