Вертолет летел над кромкой берега, угадывающейся по гряде битого льда, наползшей на галечную косу серыми, голубыми, зелеными ледяными обломками, припорошенными снегом. Тень неслась по торосам и ропакам, по ровной глади нетронутого снега, неправдоподобно белого и непривычного для глаз городского человека.
Пристроившись в тесной кабине между двумя пилотами, Тутриль не отрывал взгляда от этой белой до боли в глазах пустыни.
Пилот искоса поглядывал на пассажира и примечал, что этот человек, которого так уважительно и сердечно встретили в районном центре, внешне и впрямь заметно отличается от своих земляков. Одет в добротную, хорошо выделанную дубленку, на голове из того же материала шапочка пирожком, а на лице — большие очки.
Иван Тутриль, научный сотрудник Ленинградского института языкознания, кандидат наук, летел к себе на родину, где не был уже много лет.
Смятенно было на душе у Тутриля: все эти годы родной Нутэн оставался в бесконечно далеком детстве, и вот вдруг он совсем рядом, в десяти минутах полета.
Пилот обернулся к пассажиру и показал пальцем вниз.
Тутриль подался вперед. Вертолет снизился, и вдруг впереди на белом снежном поле возникла яранга. Она стояла у самого берега, и торосы подступали к ней вплотную, угрожая жалкому древнему жилищу, такому беспомощному и сиротливому на этом огромном, пронизанном светом просторе.
От яранги шла еле видимая дорога на север, казавшаяся отсюда, с высоты полета, следом зверя.
Вертолет промчался над ярангой, и Тутриль увидел собачью упряжку. Поначалу собаки, да и каюр не обратили внимания на вертолет, но, когда машина снизилась над нартой и с ревом пронеслась над ней, собаки помчались в торосы.
Нарта опрокинулась, и каюр, вцепившись в серединную дугу, потащился вслед за испуганной упряжкой.
Тутриль укоризненно посмотрел на пилота. А тот, весело подмигнув, сделал вираж и посадил машину недалеко от нартовой дороги.
Не дождавшись, пока лопасти остановятся, Тутриль выскочил на лед и побежал в торосы, откуда слышался собачий лай и человеческий голос.
Перевалив через высокий ропак, он увидел разъяренного каюра.
Он замахнулся остолом на Тутриля и вдруг опустил палку с железным наконечником.
Это была совсем молоденькая девушка.
— Это вы? — с изумлением выдохнула она.
— Здравствуй, — растерянно произнес Тутриль. — Ты кто такая? Что ты тут делаешь?
— Здравствуйте, — ответила девушка. — Айнана я.
В этой взрослой девушке с каким-то пытливым, немигающим, пристальным взглядом трудно было узнать крохотную Айнану, которую он едва помнил, — внучку дяди Токо и тетушки Эйвээмнэу.
Девушка, казалось, уже оправилась от неожиданной встречи. Переложив в другую руку остол, она подала теплую, только что выпростанную из оленьей рукавицы ладонь с налипшими белыми волосками.
— Значит, вы приехали, — медленно произнесла она. — А мы-то думали, что больше никогда не увидим вас…
— Почему же? — смущенно улыбнулся Тутриль. — Это же моя родина… Ты откуда едешь?
— Из яранги, — ответила Айнана. — Я живу гам с дедом и бабушкой, вон там, — она показала назад. — Сейчас еду в Нутэн по делам.
— В яранге? Почему ты живешь в яранге, а не в Нутэне? — Тутриль был очень удивлен.
— Это долго объяснять, — ответила Айнана. — Прилетите в Нутэн, сами обо всем узнаете.
Тутриль с детства звал Токо дядей, хотя он и не был кровным родственником семье Онно. В этом не было ничего удивительного — так водилось исстари среди близких друзей, которых трудная жизнь роднила куда теснее, чем кровное родство. Мальчишкой Тутриль часто подолгу живал в яранге Токо, и с ним нянчилась Эймина, единственная дочь четы Токо, мать Айнаны…
Дядя Токо славился как лучший сказочник не только в Нутэне, но и далеко по всему побережью полуострова. Его любили в окрестных селениях и старались зазывать в гости. Он рассказывал не просто волшебные сказки, а так называемые действительные повествования, которые, как впоследствии уяснил себе Тутриль, являлись устной историей народа, сказаниями, рисующими памятные события жизни народа с древнейших времен до современности, точнее — до того времени, которое помнил с детства дядя Токо. Но легенды дядя Токо пересказывал так, что они запоминались. В них была глубокая мысль, своеобразие, особая интонация. Вспоминая в Ленинграде его устные рассказы, Тутриль все больше и больше убеждался в том, что дядя Токо был большим поэтом, хотя ни одна его строка не была до сих пор записана.
— Послушай, Айнана…
Тутриль хотел что-то сказать, но тут из-за тороса показался летчик. Выражение лица Айнаны переменилось, и она укоризненно произнесла:
— Миша, тебя же снимут с полетов.
Собаки заволновались и громко залаяли.
Летчик виновато склонил голову:
— Извините… Хотел вот с гостем познакомить.
— Какой он гость? — хмуро заметила Айнана. — Он наш.
— Еще раз прошу прощения, — повторил пилот. — Хороший сегодня день.
И вправду: было удивительно тихо, прозрачно, чисто и неожиданно тепло.
— Может, полетишь с нами? — предложил летчик.
— А собаки? — ответила Айнана.
— И собак возьмем: машина все равно пустая! — летчик вопросительно посмотрел на Тутриля.
Он не знал, как быть, и в ответ пожал плечами.
