Интеллигенция в тумане - [17]

Я помню, как в марте 1987 года я посмотрел фильм «Покаяние», снятый Т. Абуладзе еще в 1984-м. Билетов было не достать, и в зал я попал почти случайно: знакомый студент устроил мне заветную бумажку. Многим тогда казалось, что тяжелый занавес беспамятства поднимается и мы начинаем вспоминать все, что мы забыли — как мужик наутро после пьянки. Или как пациент на сакраментальной фрейдистской кушетке. За фильмом и наряду с ним пошел вал всякого рода разоблачений, публикаций, театральных постановок. Это было что-то вроде национальной исповеди. Однако к середине 1990-х стало понятно, что поднявшаяся эмоциональная волна не затронула наших психических глубин и не произвела существенных перемен в нашей ментальности. Эта волна естественным образом спала, и мы вбежали в беличье, сансарическое колесо существования, в котором прошлое стало частью занимательного досуга или предметом чисто академического интереса, но не поводом для внутренних перемен. Знаменательно, что фильм Абуладзе больше не выходил на экраны, во всяком случае, я его с тех пор не видел.

Еще я помню, как пару лет назад, после моего выступления на конференции, посвященной 90-летию красного террора, ко мне подошел мой коллега и горячо оспорил мой основной тезис: мы — народ, не принесший покаяния. Его возражения были немудреными: «Разве я виноват в том, что происходило до моего рождения или в мои детские годы? С какой стати я должен переживать по этому поводу? Не мешайте мне жить в моем настоящем. В конце концов, у меня и без того хватает проблем». Заметьте, это был не сантехник и не продающий мобильные телефоны менеджер, а профессиональный историк.

К сожалению, верно то, что обращение к темным пятнам нашей истории раздражает большинство россиян. Оно напоминает им о том, о чем они не хотят знать и помнить. Одна из последних иллюстраций — итоги голосования в медиапроекте «Имя России». Как мы помним, третьим именем России стал Сталин — и это только по официальным данным, которым в России верить уже давно нельзя. Не думаю, что «отец народов» действительно уступил Столыпину и Александру Невскому. Это приводит к мысли, что не только историческая, но и нравственная рефлексия не является выраженным свойством нашего общественного сознания.

В известном смысле прошлое нам необходимо, как необходимо оно любому народу. Человек и народ не могут жить исключительно в настоящем: в противном случае у них нет представления о себе. В отличие от животных, мы находим себя только во времени. Мы — временеющие существа. Вот почему история и историки будут всегда.

Прошлое нам необходимо, но — стерильно чистое и героическое. Оно нужно нам единственно для самооправдания. Поэтому наше прошлое — исключительно славное, наше прошлое — Победа, а не ГУЛАГ. Но это говорит о нашей инфантильности. Взрослый человек и взрослый народ принимают на себя ответственность за собственное прошлое и «работают» с ним. Потому что прошлое не проходит, как вода — оно откладывается в костях, сосудах, нравах и судьбе. Оно все время живо, оно присутствует. Как, кстати, и будущее. Человек и общество есть постоянное собеседование, постоянное соприсутствие прошлого, настоящего и будущего, которое тоже уже есть. Действительно меняя наше отношение к собственному прошлому, мы действительно меняем наше настоящее и наше будущее. Прошлое, таким образом, существует для того, чтобы его изменить — поскольку идеального прошлого нет.

Лучше всего это осознано не в светской, а в религиозной культуре — в представлении о покаянии. Реальное покаяние, по словам апостола Павла, есть обновление ума — метанойя. Человек с сердечным сокрушением исповедует Богу свои грехи и впредь их не совершает. В связи с этим вспоминается известный библейский сюжет из ветхозаветной книги пророка Ионы, в котором повествуется о покаянии ниневитян после того, как названный пророк предрек им разрушение их города по прошествии сорока дней по грехам их. «И поверили Ниневитяне Богу, и объявили пост, и оделись во вретища, от большого из них до малого» (Ион 3:5). И поскольку это было подлинным покаянием, то «...пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел» (Ион 3:10).

Библейские ниневитяне — пример того, как народ, говоря современным языком, может корректировать свой исторический сценарий, следуя предостережениям представителей духовной и культурной элит и будучи сам готов воспринять эти предостережения всерьез.

Современными ниневитянами представляются мне граждане послевоенной Германии, начиная с 1945 года напряженно переживавшие срыв нации в фашизм и до сих пор испытывающие чувство вины за его преступления. И сейчас в этой стране идет постоянный общественный разговор о холокосте. Американцы говорят и пишут о своем рабовладельческом прошлом и расовом неравенстве, французы — о коллаборационизме. Аргентина, Чили, Камбоджа, Сьерра-Леоне — все эти страны пытались институционализировать общественные споры о своем кровавом прошлом. А вот в России не было ни публичных заседаний с признаниями, ни парламентских слушаний, ни какого-либо официального расследования в отношении массовых убийств или лагерей СССР. В России нет общенационального музея истории репрессий (быть может, им станет «Пермь-36»?), нет также национального места поминовения, то есть памятника, официально признающего страдания жертв репрессий и их семей. В России память о прошлом не является живой составляющей публичного дискурса.