Интеграл похож на саксофон - [97]

Сережа не понимал концепцию времени, вернее, он понимал время, не успевал за его течением и поэтому опаздывал всегда и везде часа на два. Человек, широко, цельно и всеобъемлюще воспринимающий бытие, просто не может уследить за этими минутами и секундами — я это знал по своей матери. Она рассказывала мне, что однажды в молодости опоздала на свидание на четыре часа и встретила своего молодого человека совершенно случайно, когда тот уже шел по своим делам, давно отчаявшись дождаться. «Люся! — воскликнул он. — Что ты тут делаешь?» «Как что, — отвечала мама, — к тебе иду!»

Мы с сестрой Наташей частенько подтрунивали над мамой, иногда говорили колкости. «А что вы смеетесь? — сказала как-то мама. — ХОРОШИЕ ЛЮДИ ВСЕГДА ОПАЗДЫВАЮТ!» Эту мысль немцу или американцу ни за что не объяснить, но Сережа Данилов был как раз примером именно такого хорошего человека. Я журил Сережу, объяснял, что концерт или репетицию надо начинать своевременно хотя бы из уважения к товарищам, и однажды совершенно пронял его. «Понимаешь, Сева, — сказал он прочувствованно, — я-то хочу придти вовремя, но ноги не идут!»

У Сережи водилась анаша, и он угощал друзей-музыкантов, особенно летом, когда на заднем дворе было тепло. Продукт коноплеводства хранился у него в небольшой жестяной коробочке, а лучшим инструментом для раскура были папиросы «Беломорканал» или «Казбек». Папиросу нежно разминали так, чтобы табак высыпался. Папиросную бумагу, плотно обнимавшую картонное тельце, надо было осторожно стащить на сантиметр. В образовавшуюся пустоту всыпали табак, смешанный с анашой, закручивали бумагу на конце и натягивали папиросный чулок назад до упора. Получалась папироса, почти такая же как в начале, но уже с необходимой добавкой — это был «косяк». «Косяк» курили, задерживая дыхание, передавали по кругу. С папиросой это было делать удобно — откуривший зажимал влажный конец папиросы в зубах и четким жестом отрывал его. Следующий по очереди начинал с незамусоленного места.

Участие Всеволода Левенштейна было не только творческим, он также вел дела группы, занимался организацией концертов и исполнял прочие продюсерские обязанности, в чем был весьма опытен — до своего прихода в «Мифы» Сева два года руководил ВИА «Добры молодцы». Он также обеспечивал «прикрытие» группе, и «Мифы» некоторое время существовали под «незасвеченным» неофициальным названием «Люди Левенштейна».

В 1977 году по обвинению в хранении и употреблении наркотиков в тюрьму угодил Данилов, и о каком-либо продолжении творческой деятельности без одного из основателей группы не могло быть и речи. «Мифы» разбрелись кто куда.

Бурлака А. Рок-энциклопедия. СПб., 2007. Т. 2.

Я СТАНОВЛЮСЬ ЛЕВЕНШТЕЙНОМ

Неофициальное название «Люди Левенштейна», которым полусерьезно назвались тогдашние «Мифы», полно глубокого смысла. Дело в том, что сам я Левенштейном не был уже года два. По паспорту я значился как Всеволод Борисович Новгородцев, русский, 1940 года рождения. Официально сменить фамилию я решил по практическим соображениям — на афишах и в печати я был Новгородцевым, на это же имя заказывали пропуска на телевидение или радио, и каждый раз приходилось доказывать, что он — это и есть я.

Кроме того, рожденный в России и взращенный русской матерью, я ощущал себя русским человеком. Я побывал за границей, правда только в Европе, представил себя в роли эмигранта и понял, что роль эта мне не нравится. Уйти из языковой среды, в которой ты плаваешь как рыба, от знакомых, которых море, от всего, что близко и понятно, — это самоубийство. По крайней мере, членовредительство.

Не все, конечно, меня устраивало. Была, например, проблема друзей. Я вывел для себя правило: потенциальный друг должен быть образованным (диплом необязателен, но не повредит), он должен знать или хотя бы интересоваться западной культурой и — что самое главное — не «стучать» в КГБ.

Вспоминаю Пашу Грахова, моего сокурсника. Мы сдружились с ним еще перед началом учебы, на «картошке». После поступления в Макаровское училище в 1957 году весь наш курс бросили на сбор урожая помогать колхозу.

Из Ленинграда мы пошли вверх по Неве, через Ладогу и Онегу на колесном пароходе «Иван Сусанин». В каком смысле колесном? По обоим бортам у судна вертелись большие колеса с лопатками, как на Миссисипи в книжках Марка Твена. Размещение кают на «Сусанине» было тоже странным, злые языки говорили, что до революции это был плавучий бордель. Впрочем, борделем он и остался — коек нам предоставили втрое меньше чем надо, и курсанты спали, сменяя друг друга каждые восемь часов. Мне выпала смена с восьми утра до четырех дня, но спать под крики и дикий хохот не удавалось, так что ночью в полудреме я бродил под ветром по палубе, пытаясь согреться.

Была середина сентября. Высадили нас в поселке Пудожское, откуда мы пошли пешком по размытой осенними дождями глинистой дороге, чавкая рабочими ботинками. К ночи пришли в деревню. В ней было 11 домов, в которых жили одни старики и старухи. Назавтра нам показали небольшое бревенчатое строение, баньку «по-черному». Топить ее и заползать в нее надо было на четвереньках, потому что дым выходил через дверь, в полный рост можно задохнуться или угореть.