Интеграл похож на саксофон - [96]

Сильно поврежденное в годы Великой Отечественной войны здание ныне полностью восстановлено. Долгое время здесь размещался танцевальный зал, сейчас — постоянная выставка конных экипажей XVIII–XIX в.

www.pushkincity.ru

Джазмены знали об этой площадке, потому что игравшие там музыканты числились работниками «садов и парков гор. Пушкина» наравне с садовниками, экскурсоводами и сторожами. Видимо, штатное расписание сохранилось в дореволюционном виде. Это означало, что местные счастливчики-музыканты не входили в систему Ленконцерта, не подчинялись управлению культуры, а потому могли позволить себе свободный репертуар.

В Пушкине до отъезда в Израиль играл гениальный Роман Кунсман, альт-саксофонист и флейтист. После его эмиграции состав зашатался, но уходить оттуда просто так, как уходят из других мест, было бы кощунством. Пушкинскую площадку передавали бережно, только в хорошие руки. По этому поводу мне и позвонили в дверь.

Предложение было лестное, но к работе я был не готов и поначалу отказался. Собеседник пояснил мне, что губить такое место — большой грех, что он уходит, поскольку ему надо срочно заняться своими делами и что кроме меня он не видит подходящих свободных кандидатур.

За последние пять или шесть лет я изрядно натерпелся от худсоветов, поэтому возможность играть более или менее свободно показалась заманчивой. Не помню, как и кто свел меня с ленинградской командой «Мифы», вернее, с тем, что от нее осталось — это басист Геннадий Барихновский и гитарист-виртуоз Сергей Данилов. Некоторое время на репетициях появлялся Юрий Ильченко, но потом он уехал в Москву. За барабаны сел Михаил «Майкл» Кордюков. Этакое трио в стиле Джими Хендрикса, с саксофоном. На художественный эксперимент тянет, на танцевальный состав — нет.

Будущего клавишника, Юру Степанова, я встретил на Невском. Он только что демобилизовался, отслужив в армейском клубе дирижером-хоровиком. Я шапочно знал его до армии. Юра был веселым и беззаботным человеком по прозвищу Грузин Степанов, поскольку под его русской фамилией крылось благородное происхождение из знаменитой балетной семьи Брегвадзе.

В этом составе мы и вышли на подмостки Белого зала. Здание это строилось еще при Александре Первом, когда не функция определяла форму, как теперь, а наоборот — форма демонстрировала задуманную функцию. Ровный полукруг напоминал подкову, выходящую двумя концами на Садовую улицу. Подкова эта и ныне, спустя почти два века, не даст забыть первоначальное назначение постройки. В бывшей конюшне настелены были паркетные полы, и там, где раньше топтались лошади, теперь топталась танцующая молодежь. Происходило это только по субботам и воскресеньям.

Как работники садов и парков, мы были на окладе и по советскому закону должны были работать пять дней в неделю. Дополнительные палки в ведомость нам ставили за дневные репетиции перед игрой, а в воскресенье за третью палку мы давали блицконцерт минут на сорок для случайных посетителей.

Перерыв между репетицией и игрой традиционно посвящали походу в кафе-кондитерскую. Кофе там варили «ведерный» — это была разведенная из особой сгущенки переслащенная смесь бежевого цвета. Но часам к пяти обычно поспевали только что испеченные ром-бабы, истекавшие соком. Кусать такую нежность зубами было бы жестоко и вульгарно, поэтому у нас появился ритуал — церемониально сминать их губами, размазывая языком во рту эту кулинарную поэму.

Такое битье баклуш вряд ли можно было назвать трудом, но мы помнили основной принцип эпохи: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем».

Вечером в субботу и в воскресенье, однако, мы работали как надо. Сады и парки терпели нас и шли навстречу, потому что мы перевыполняли план — вместо 1600 человек в бывшие царские конюшни набивалось 1800 или даже две тысячи. Танцующая на паркете толпа уходила вдаль, скрываясь за поворотом архитектурной подковы. Продвинутые девушки стояли около сцены и глазели на музыкантов. Симпатяга Гена Барихновский, с лица которого не сходила обворожительная улыбка, поэтически замкнутый Сережа Данилов, исторгавший из своей гитары рок-н-ролльные и блюзовые рулады, или Юра Степанов, который тоже был не прочь блеснуть собой.

«Мифы» пели свои хиты: «Мэдисон-стрит», «Ты, конечно, не приедешь», «Река», «Коммунальная квартира», «Черная суббота». В этих песнях был пригородный блюз, издевка, понимание, что текущая вокруг незатейливая жизнь и есть наши лучшие годы, что вопреки всему надо радоваться, потому как потом будет только хуже. Девушки у сцены знали слова наизусть и шевелили губами в такт. Тексты эти были, разумеется, не залитованы, и по тогдашним правилам исполнять их было нельзя. Однако наши паркмейстеры закрывали на это глаза. Главное было не опростоволоситься во время инспекций, которые иногда случались. Обычно нам вовремя давали знать и мы переключались на невиннобезопасные песни и танцы.

Сережа Данилов был натурой тонкой, немного картавил, что для меня всегда означало некоторое врожденное благородство. «Понимаешь, стагик, — рассказывал он об игре с другой группой, — они не вгубились в мою телегу, а я не вгубился в их телегу». Что означало — музыканты не поняли друг друга.