Интеграл похож на саксофон - [66]

«Инструментальный квартет» (саксофон, фортепиано, ударные, контрабас) явно играл что-то джазовое, импровизационное, может быть даже собственного сочинения.

Пианист Юра Мосеичев был дурашливым и незлобивым человеком, он сразу получил прозвище Юмос. У Юмоса каждый день что-то болело, причем все время в разных местах. Я даже записывать начал: «утром встал, нога не сгибается», «ой, колет, режет», «что-то сегодня слабость».

Вечером, придя домой, увидел записку от мамы: «Разогрей суп в кастрюле на плите». На плите стояло две кастрюли, Юмос схватил первую попавшуюся и решил не тратить время на разогрев. Взял ложку, начал хлебать. Хлебал, хлебал, пока не выудил со дна тряпку, и понял, что он ест не суп, а мыльную воду, которую налили в кастрюлю, чтобы назавтра легче жир отошел. Его потошнило, на следующий день он пришел с зеленым лицом, но техника игры от этого хуже не стала.

Юмос был человеком душевным до нежности. Подарки ко дню рождения или к празднику подписывал в уменьшительно-ласкательном ключе: «Севику от Юрика». Мы вынашивали проект — подарить Юмосу большой утюг, а на гладильной стороне заказать красивую гравировку: «Юрику от Севика, Валерика, Вовика, Женика, Сашика, Колика…» — и так далее, чтобы все полезное пространство заполнено было буквами, как переходящий кубок.

На концерте, перед поднятием занавеса, на Юмоса однажды напал беспричинный смех. «Юра, — строго сказал ему бывший майор Вайнштейн, — что вы кривляетесь, как… Мурсель Мансо?»

Иногда Юра играл сольный номер, «Рапсодию в стиле блюз». Однажды, когда оркестр уже сидел, И. В. вышел дирижировать. Юмос сидел и жевал спичку. «Юра, — пророкотал И. В., — что вы сидите так далеко от рояля?» Юмос со страху выплюнул спичку и принялся изо всех сил тянуть тяжеленный рояль на себя.

ПУТЬ НА БОЛЬШУЮ СЦЕНУ

Концерты-лекции сделали свое дело, постепенно создавалось впечатление, что место оркестра — не в танцевальном зале, а на большой сцене. На эту большую сцену мы пробивались весь 1968 год.

Помню лето, когда мы ежедневно по жаре тащились в Дом моряка на репетиции, играть давно уже выученное. Боевой дух падал, в тромбонах шли разговорчики. «Мальчики! — кричал Иосиф Владимирович. — Что вы разговариваете на репетиции! Коркину это не надо!»

Коркин, он же Георгий Михайлович, был руководителем Ленконцерта. Человек строгий, партийный, в Ленконцерте его уважали и боялись. Коркина «бросили» на эстраду с понижением, из Кировского театра, за политический провал. Он проворонил Нуриева.

16 июня 1961 года в парижском аэропорту Ля Бурже молодой балетный артист бросился к французскому полицейскому с криком «ПРОТЕЖЕ МУА, ПРОТЕЖЕ МУА!» и попросил политического убежища. Любопытно, что этим полицейским оказался русский белоэмигрант Григорий Алексинский, в годы Гражданской войны воевавший с красными. Узнав, кто обращается к нему, он решил ни слова не говорить по-русски. Понимал, что если о его национальности узнают журналисты, то назавтра все напишут о белогвардейском заговоре помочь Нуриеву бежать на Запад.

Заговор был, но не у французов. Хочу привести несколько строк из докладной записки председателя КГБ Шелепина в ЦК КПСС: «З июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев Рудольф Хамитович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…»; «…в начале июня, когда поведение Нуриева стало невыносимым, заместитель директора балетной труппы Стрижевский (сотрудник 2-го управления КГБ) выступил с предложением о досрочной отправке его из Парижа домой».

Это предложение, как мы сейчас знаем, не поддержали в советском посольстве, там считали, что «выступления талантливого артиста способствуют улучшению восприятия французами образа СССР». Отправку Нуриева на родину было решено отложить до окончания гастролей в Париже. 16 июня, когда артисты приехали в аэропорт Ля Бурже, Нуриеву сообщили, что его поездка в Лондон отменяется и что ему необходимо срочно выехать на родину «к больной маме». В те годы отзыв артиста с гастролей означал, что он становится «невыездным» и на его карьере можно ставить крест. Решение созрело у Нуриева мгновенно. Назавтра газеты по всему миру писали о его «прыжке в свободу».

Скандал был грандиозный.

ЦК партии дал указание 13-му отделу (диверсии и террор) ПГУ КГБ разработать в отношении Нуриева «специальную операцию». Бывший сотрудник архивного отдела Василий Митрохин после своего бегства на Запад рассказал, что речь шла о том, чтобы сломать Нуриеву одну или обе ноги. Этим планам не суждено было сбыться, и кончина Нуриева, как мы знаем, оказалась куда более трагичной.

Итак, Коркин… Георгий Михайлович Коркин был когда-то певцом (говорят, что где-то в дальних архивах сохранилась его единственная пластинка), в 1956 году он поднимал Ленинградский драматический театр с другим Георгием, Товстоноговым, потом был директором Кировского и весь свой опыт, связи, партийное чутье и интуицию артиста принес в Ленконцерт. При Коркине появилось несколько новых проектов («Поющие гитары», «Ровесники»), он также согласился принять оркестр Вайнштейна на репетиционный период, понимая рискованность предприятия.