Интеграл похож на саксофон - [55]

Пострадавшего увезли в больницу с диагнозом «сотрясение мозга», продержали несколько дней и вернули домой. Через некоторое время, как в учебнике психиатрии, Додик стал ходить в поликлинику с жалобами на депрессию, каждый раз добавляя новые штрихи к своим симптомам. «Чувак, — рассказывал он, — психиатр говорит мне: закрой глаза, вытяни перед собой руки! А я говорю про себя: так, поза Ронберга…»

Так продолжалось несколько месяцев, и к моменту первых повесток из военкомата медицинское дело призывника Голощекина Давида Семеновича, 1944 года рождения, было готово. Расшатанное психическое здоровье не позволяло ему нести службу в рядах Советской армии, даже в тылу. Додику дали «белый билет».

Додик, как Евгений Онегин, вполне мог бы сказать: «…но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя». Блаженство семейной жизни стало его стеснять. Лорхен ревновала Додика ко всему, что его окружало, — известность, звонки, внимание девушек. Последнее особенно резало душу, потому что Додик был младше ее. Лорхен начала слегка раздаваться вширь и от этого нервничала еще сильнее. Вскоре ей стало известно о каком-то очередном романе Додика.

Обида наполнила ей душу, возмущенный разум требовал мщения. Как же так? Ведь я шла на все, даже на подлог с сотрясением мозга! Я била по голове, я вызывала скорую помощь! А он…

Бедная Лорхен, потеряв от горя всякое соображение, движимая женским раненым сердцем, не придумала ничего лучше, нежели пойти в военкомат и заявить, что ее муж, Голощекин Давид Семенович, 1944 года рождения, — симулянт. Военком страшно обиделся на хлюпкого интеллигентика, которому удалось его так провести, и на очной ставке попытался прижать Додика к стене.

Для Додика сознаться означало не только загреметь в армию, но еще пойти под суд и оказаться в каком-нибудь жутком штрафном батальоне. Проще было умереть. Додик решил сражаться до конца. Врач изучает все болезни, а пациент — одну, свою, поэтому по части медицинских знаний пациент с врачом вполне может потягаться. Из психиатрической литературы Додик знал, что уличить его в симуляции военные врачи не смогут. Анализа, который бы неопровержимо доказывал его психическое здоровье и пригодность к службе, не придумали.

Вернее, доказательств не было, а анализ был. Анализ ужасный, мучительный — ломбальная пункция. В позвоночник испытуемого вводят иглу, извлекая спинномозговую жидкость.

В этой затянувшейся медицинской войне Додик был пленником, которого пытали. Пункцию позвоночника ему делали 8 раз. Потом то ли у врачей совесть взыграла, то ли военком махнул на это дело рукой, только Додик вернулся домой победителем. Победа досталась ему тяжело, врачебные экзекуции для чувствительного молодого музыканта не прошли даром. У меня всегда потом было ощущение, что Додик вышел из больницы с тем диагнозом, с которым он туда попал. Только до больницы диагноз был придуманный, а после больницы — настоящий.

Один мой знакомый, тоже джазист, чтобы уйти от армии, симулировал недержание мочи, называемое в медицине поэтически — энурез ночной. По путевке военкомата он лег в больницу на обследование. Притворяясь спящим, он должен был в течение нескольких суток часа в три ночи мочиться под себя в постель. Говорили, что в Москве уже были аппараты, позволявшие определить, спит человек в момент мочеиспускания или нет. В Ленинград такую технику еще не завезли, уличить нашего знакомого не удалось, и он получил освобождение от армии.

КОНЦЕРТЫ-ЛЕКЦИИ

Настало лето 1965 года, танцевальный зал в нашем Дворце культуры закрывался до осеннего сезона. Ленинградцы разъезжались под дачам, но для тех, кто оставался в городе, были сады и парки, а в этих садах и парках — культурные мероприятия.

В саду отдыха на Невском, напротив Театра комедии и гастронома № 1 (бывшего Елисеевского), на открытой летней эстраде по понедельникам и вторникам шли концерты-лекции джаз-оркестра Ленконцерта под художественным руководством Иосифа Вайнштейна. Вступительное слово и комментарии — Владимир Фейертаг.

Владимир (теперь Владимир Борисович) Фейертаг, выпускник филологического факультета Ленинградского университета, руководитель студенческого джаз-оркестра, пианист и аранжировщик, будущий автор книг и справочников, тогда начинал как лектор. Наш шеф привлек его к концертам для вящей благопристойности, для сообщения нашим звукам музыковедческого фундамента.

Это была своеобразная система защиты. Советские идеологи клеймили джаз по горьковской традиции, а им в виде косвенного ответа летели стрелы нововзращенных культуртрегеров. Помню, например, фейертаговскую притчу об оркестровке Дюка Эллингтона (с Билли Стрейхорном) «Satin Doll», которую наш оркестр всегда исполнял на концертах. «В композиции „Атласная кукла“, — мягко и авторитетно говорил в зал Владимир, — прослеживаются параллели с балетом Делиба „Коппелия“». После такой мощной интеллектуальной защиты нападать на нашу «Атласную куклу» какому-нибудь чиновнику от культуры было бы уже неудобно.

Не думаю, что Володя Фейертаг, человек широкой эрудиции, всерьез полагал, будто между куклой Делиба и куклой Эллингтона есть какие-то параллели. Это была обычная советская мистификация, напускание тумана, дымовая завеса культуры.