Инструмент - [30]

— Перестаньте, Марк! До одиннадцати часов мало ли что может случиться, — сказал Эллис.

Но ничего плохого не случилось — их не постигла ни одна из тысячи бед, какие случаются на премьерах. Зажигалка Скотта Обри работала исправно. Джо Гроссман говорил не слишком громко. Шерли Дик справилась с расстройством желудка. Рик Бертайн не забыл, что надо сосчитать до пяти, прежде чем ответить на телефонный звонок. Вставная челюсть у Ады Энн Аллен не выпадала. Джаспер Хилл ничего не позволял себе с Зеной. Бэрри Пэйн был в Калифорнии. Жена Эллиса Уолтона сидела в Нью-Йорке. Задники не падали, свет давали вовремя. В публике не кашляли. Никто не загоготал, когда шла сцена в спальне. Критики досидели до конца, и актеры восемь раз выходили на вызовы.

А потом, в спокойной обстановке, все собрались за кулисами. «Ну, кажется, прошли», — говорили друг другу актеры. Они стояли среди декораций третьего акта, и Эллис Уолтон держал перед ними коротенькую речь, начав ее словами: «Ну, кажется, прошли». За ним выступил автор со своей коротенькой речью.

— Наконец-то я понял, что значит любить театр, — сказал он. — И благодарить за это мне надо всех вас, и Марка, и Эллиса. Примите мою благодарность.

Они похлопали ему, и он, не зная, что таков обычай у русских, ответил им тем же.

— Да, вот что еще забыл, — сказал Эллис. — У меня в номере будут поданы сандвичи и выпивка. Комната восемьсот двенадцать. Я не устраиваю приема. Просто соберемся все мы и кого вам захочется пригласить. Посидим тихо-мирно, дождемся выхода газет. Настоящий банкет обещаю дать в Нью-Йорке, а сегодня побудем в своем тесном кругу.

— Теперь моя очередь, — сказал Марк Дюбойз. — Я всех вас люблю и всех прошу быть здесь завтра в два часа дня. Роль свою никто не забыл, накладок ни у кого не было. Но кое-что по моей части мне все-таки хочется подправить. И если кто-нибудь из вас вознамерился заболеть, пожалуйста, болейте здесь, в Бостоне, и чтобы к Нью-Йорку выздороветь. Как бы там ни было, сегодняшний вечер ни одна собака у нас не отнимет. По-моему, даже автору не понять, как мы все гордимся спектаклем. Пьеса всегда будет пьесой, но сегодня она была наша. Завтра он опять ею завладеет. Сегодня же, на первом представлении, эта пьеса принадлежала нам. Мы вдохнули в нее жизнь, и если вы думаете, что я не был с вами, с каждым из вас на сцене, не следил за каждым вашим словом, за каждым шагом… Тогда почему же меня вымотало больше вас всех? Да, испытаешь такое, и весь мусор из головы долой. Джо Гроссман. Ада Энн. Они больше сорока лет на сцене. Пусть расскажут вам, что они чувствовали на сегодняшнем спектакле. Да нет, зачем рассказывать? Вы сами все знаете. Эллис, вы хотите что-нибудь добавить?

— Нет, Марк, вы все выразили.

— Ну ладно, идите снимайте грим, — сказал Марк актерам, и они разошлись по своим уборным.

Зена, чья уборная была рядом со сценой, осталась подождать Янка, занятого разговором с поздравлявшими его Эллисом и Марком. Но вот Янк вошел к ней. Он обнял ее.

— Не целуй меня, я еще не сняла грима, — сказала Зена, но прижалась к нему. — Ну, как я? Я сама знаю, я хорошо играла, но хочу от тебя услышать.

— Хорошо. Ты играла хорошо, — сказал он.

— На самом деле хорошо, — сказала она. — Знаю. Сама это чувствую. Но хочу, чтобы ты меня похвалил.

— Ты на самом деле была хороша.

— А ты слышал, как вызывали автора? — сказала она.

— Конечно, — сказал он. — Я же выходил на сцену, кланялся.

— Да, но я хотела знать, что ты сам слышал, что тебя не вытолкал из-за кулис Марк или кто-нибудь другой. Тебе надо было самому услышать, это очень важно.

— Ты так думаешь? А почему?

— Иногда ты бываешь такой странный, что у меня просто мурашки по спине. — Она села перед зеркалом и потянула бумажную салфетку из коробки. — Нам в театре платят не только деньгами, — сказала она. — Уж кому это знать, как не тебе.

— Я знаю. Прекрасно знаю.

— Поэтому и нужно, чтобы автор слышал, как его вызывают.

— Может быть. Но я, пожалуй, согласен с Марком. Сегодня спектакль актерский.

— Вот оно что! Раскланиваться ты будешь в Нью-Йорке?

— Нет, этого я не говорил, — сказал он. — И не надо мне было слышать «автора, автора» и выходить на поклоны. Знаешь, я таких вещей не одобряю. Напрасно я вышел. Мне было приятно, но я против таких вещей. Зачем автору выходить на сцену? Не место ему там. Если он вышел на премьере, тогда пусть после каждого спектакля выходит или совсем не показывается.

— Ах, успокойся. Такие мелочи делают театр тем, что он есть.

— Мне было приятно, но зря я так сделал. Я не хочу, чтобы театр завладел мною именно с этой стороны. Я хочу писать пьесы, но читать «Вэрайети» не собираюсь и обедать «У Сарди» тоже не буду. И не хочу, чтобы меня узнавали в вестибюле «Алгонкуина».

— А я, черт возьми, хочу, — сказала Зена, втирая крем в кожу. — Пусть говорят: «Посмотрите вон на ту маленькую шлюху». Но что бы ни говорили, а посмотреть все-таки посмотрят.

— Хочешь поквитаться со всей этой шатией? — сказал Янк.

— А как же! — сказала она. — Со всеми. С каждым стервецом, который мне хамил, или смотрел на меня сверху вниз, или отказывал в роли, когда я нуждалась, или зажимал пятьдесят долларов, если с ним не переспишь.