Инструктор спецназа ГРУ - [24]

Он сумел сдержаться тогда, не подать виду, несмотря на страшную боль, мгновенно запустившую стальные когти в левую половину головы, и даже заставил себя улыбнуться, когда Климов, видимо, углядевший что-то ре то в его лице, с деланной, ненатуральной шутливостью сказал жене: „Брось, Валюшка, перемелется мука будет. Я теперь человек штатский, воевать не пойду, а с остальным как-чибудь справимся. Ну что ты выдумала, в самом деле, гляди — Витька напугала…“

Он отшутился, ляпнул что-то невпопад, почти ничего не слыша и не соображая из-за шума в голове, а она залпом выпила водку, даже не заметив, похоже, что это была не вода — даже бровью не повела, шалава, — странно посмотрела на гостя и ушла из кухни, перебирая красивыми сильными ногами.

Он поспешно распрощался, ощущая, как накатывает ревущая темнота и очень боясь сорваться не вовремя и все испортить. Серега Климов не стал его задерживать, сконфуженный странной выходкой своей супруги. Пожимая на прощание руку, Серега сказал ему, понизив голос, чтобы не услышала жена: „Ты ее не слушай. Устала она очень. Никуда мы не поедем“.

Он заставил себя пожать эту руку, руку предателя, а по дороге домой, едва не воя от душившей его ярости, ловко вильнув колесами, сшиб и размазал по асфальту выбежавшую на проезжую часть собаку. Старая жидовка, хозяйка собаки, что-то кричала ему вслед, размахивая ненужным теперь поводком. В темноте он не видел ее лица, но это, Конечно же, была именно жидовка, иначе разве стала бы она так вопить из-за какого-то пархатого пса? И тогда он остановил машину и дал задний ход, а когда поравнялся с продолжающей вопить старухой, снова затормозил и сказал, открывая дверцу: „Пардон, мадам. Я, кажется, ушиб вашу собачку?“

Старая кошелка подскочила к нему, шипя и плюясь, как выкипающий чайник, по-прежнему воинственно размахивая своим дурацким поводком, так что утром ему волей-неволей пришлось ехать на озеро, хотя он никогда не любил зимнюю рыбалку, да и снега в лесу было навалом, так что дважды пришлось изрядно попотеть, вытаскивая „москвич“ из сугробов. Собаку он, само собой, оставил на дороге.

А Серега Климов сдержал обещание. Он никуда не уехал и, надо полагать, уже не уедет.

В темноте морозильной камеры живучий лещ в последний раз широко разинул рот и наконец заснул. А немного погодя заснул и старший лейтенант запаса Виктор Быков, уронив голову на двенадцатый том тридцатитомного собрания сочинений Диккенса — темно-зеленый с черным и золотым.

— Ну, не томи, полковник, — сказал Илларион Забродов, подсаживаясь за угловой столик у окна. — Рассказывай, что накопал. Поделись пророчествами своего электронного оракула.

Подошедший официант с легким недоумением покосился на клиента, одетого в поношенную камуфляжную куртку и такие же бриджи, заправленные в высокие ботинки со шнуровкой. Его собеседник, казалось, был одет вполне прилично, но этот… И ни тени смущения, неловкости — сидит, как у себя дома, развалясь, и покачивает носком ботинка, закинувши ногу на ногу… Только сигареты в зубах не хватает. А впрочем, вот и сигарета.

— Где тебя черти носят? — недовольно спросил Мещеряков, бросая взгляд на часы. — Битый час тебя здесь дожидаюсь.

Досадливо хмурясь, он пробежал глазами протянутое официантом меню и раздраженно перебросил его Иллариону.

— Мне пятьдесят коньяка, — сказал он.

— Мне тоже, — невнятно промычал Илларион, прикуривая сигарету.

— Опять пьянствуешь за рулем? — спросил Мещеряков. — У меня-то хоть водитель, мне можно.

— Пьянствую я за столом, — резонно заметил Забродов, — а за рулем я рулю. Управляю, так сказать, транспортным средством.

— Что — так сказать? Так сказать, управляешь или это транспортное средство у тебя — „так сказать“?

— У меня все — „так сказать“. В том смысле, что как скажу, так и будет.

— Болтун.

— Вот я и говорю, хватит болтать, давай к делу. Что твоя гадалка нагадала?

— Гадалка? А, ты про компьютер… — Мещеряков закатил глаза и вдруг затянул гнусавым речитативом, на удивление точно подражая выговору старой цыганки: — А будут тебе, брильянтовый, пустые хлопоты, ночлег в казенном доме и дальняя дорога… вперед ногами.

Илларион искренне похлопал в ладоши.

— Браво, полковник. Ты растешь на глазах. Еще год-другой позанимаешься и смело можешь записываться в драмкружок дома престарелых на характерные роли. Ты только забыл попросить позолотить ручку. Без этого образ получился какой-то неубедительный.

— От тебя дождешься… Сломать ручку — это ты умеешь, а вот насчет чего другого…

— Так ты ж не пробовал! Вот станцуешь — глядишь, и раскошелюсь. Да и не я один — гляди, народу сколько!

— Ладно, ладно, повело кота за салом. Ты слушать будешь или нет?

— А чего ты придуриваешься? Тоже мне, полковник. Ладно, не надувайся, извини. Тяжело было?

— Не так тяжело, как муторно. Много механической работы. Механика — это раздел физики, изучающий взаимодействие физических тел, а механическая работа это когда мешки таскаешь или, к примеру, морды бьешь. Хотя, пардон, мордобой это уже творчество. Ты номер „мерседеса“ вспомнил?

— Нет, не вспомнил.

— Разведчик, — скривился Илларион.

— Нельзя вспомнить то, чего не видел, — оставив без внимания замечание Иллариона, сказал Мещеряков. — Я долго себя насиловал, пробовал применять разную твою психологическую ерунду: ну, там, облака в небе, воду, березки-елочки…