Институт репродукции - [20]

Меня дико злит, что я по-прежнему солнышко, но в то же время я так рада и горда, что у него наконец, получилось и женщина моя спасена. Рада, почти как за себя, почти что до слез.

– Всего два! – громко возмущается пациентка. – За столько времени – и всего только два! Доктор, сделайте же что-нибудь! Когда уже эпидураль ставить можно будет?

– Что ж я, солнышко, могу сделать? – ласково откликается Игорь, извлекая, наконец, руку. Сбрасывает в урну перчатку, и неловко гладит роженицу по щеке. – Сам вместо тебя родить, что ли?

Я тихо фыркаю, и вижу, что женщина моя тоже улыбается – видно, схватка прошла, и вообще им от шуток всегда легчает – проверено сотни раз. А что, может он и неплохой парень, глядишь, поднатаскается и цены ему не будет, и вообще… похоже, все мы у него солнышки.

А уж красивый!

*

Я только-только научилась твердо, но в то же время почтительно и дружелюбно говорить «нет» дяде Леве, и чувствовала себя свободной во всех отношениях женщиной. Захочу – скажу да, захочу пошлю куда подальше – что может быть лучше? И я только-только подсела на адреналин, полной мерой льющийся в кровь всех вольных и невольных соучастников всякой кровавой, прекрасной и неповторимой мистерии человеческих родов.

У каждой девчонки когда-нибудь начинается взрослая, женская жизнь. Она встречается с парнем, выходит за него замуж, беременеет, рожает ребенка.

А моя началась вот так – пришла в роддом, потеряла девственность с гинекологом, обследовала сотню-другую беременных, приняла с полсотни родов, и встретилась с парнем.

*

Он выходил из зеркальных дверей, одновременно выходя и отражаясь, так что какое-то мгновенье можно было наблюдать трех Игорей сразу, как бы в разных ракурсах и по частям.. Причем оба отраженных Игоря казались ярче и красочней настоящего, они прямо-таки сверкали – уборщица только что начисто отскребла стекла.

Игори – особенно отраженные – были свежи и румянны, прям как не после дежурства, только кожа под их невинными голубыми глазами слегка набрякла, да на белках самих глаз чуть виднелись, если приглядеться, красные прожилки.

Стоя чуть в стороне, за липой, я, как часто уже в эти дни, украдкой разглядывала его, посасывая незажженную еще сигарету. На душе было тошно и гадко – родов на то дежурство не пришлось, а зато была «заливка», прерывание на позднем сроке. Вынося из бокса завернутую с головой в пеленку мертвую девочку, я поймала себя на том, что тихонько покачиваю ее на руках, в то время как Нормальные люди несут Это небрежно, едва удерживая пальцами одной руки, брезгливо, как какой-нибудь сверток.

Неожиданно Игорь остановился, поднял голову и поймал мой взгляд. Я не успела отвернуться, и несколько секунд мы с ним поиграли в гляделки. Потом я отвела глаза, бросила так и неиспользованную сигарету, повернулась и пошла к воротам.

И тут он меня окликнул.

– Настя, постой! Ты чем-то расстроена?

– С чего Вы взяли? Вымоталась просто.

– А ведешь себя на тебя не похоже. Обычно ты, как бы не устала, не ходишь – летаешь. Прям каблучками из асфальта искорки высекаешь. Я знаешь, всегда на тебя любуюсь. А ты все проносишься мимо, как ветер. Я уж и не чаял догнать.

– А сейчас, выходит, догнали?

– Выходит, догнал. А чего ты все на «Вы» да на «Вы»? Вроде уже не на работе. Вряд ли я намного старше тебя. Так что у тебя стряслось-то?

Он так запросто спросил, а я, действительно, была в тот день сама не своя. Даже не заметила, как все ему выложила. Причем начала вроде как спокойно, отстраненно, выдержанно – типа, как большая. А потом сбилась, зазапиналась, завсхлипывала. Под конец и вовсе разревелась у него на плече самым позорным образом.

Слава Б-гу, к этому времени мы уже не торчали перед входом в Институт, на виду у всего многосотенного коллектива, а сидели себе в уголке в Стеклянном бистро, расположенном на последнем этаже высотки в Битцевском парке, куда Игорь затащил меня попить кофейку. Сюда многие ходят – здесь красиво и недорого. Интерьера почти никакого – столы, стулья, посередине барная стойка и окна со всех сторон.

– Понимаешь, у меня такое ощущение, что есть как бы две морали. Одна нормальная, общечеловеческая, где все понятно, что хорошо, а что плохо, и как поступать, чтоб самому себе в глаза смотреть не стыдно потом. И вторая, профессиональная, ну вот как у воров в законе – что типа, можно, конечно красть, но только чтоб по понятиям. Или вот у врачей – вообще-то, конечно, не убий, не навреди, но если по-другому не выходит, то что ж тогда, тогда вроде можно. Аборты, например, эти – скажи, ты ведь делал аборты?

Игорь кивнул, не перебивая.

– Ну, и вот как ты это себе объясняешь?

– Что помогаю людям справиться с нелегкой жизненной ситуацией.

Мы пили кофе с коньяком, ели взбитые сливки и разглядывали в окна копошащихся где-то далеко внизу маленьких людишек.

– Слушай, Настя, – произнес он. – Я одного не могу понять – тебе зачем все это надо?

Я недобро прищурилась.

– В смысле?

– В смысле – зачем ты подалась в акушерки? Тебе что, делать, больше в жизни нечего? Острых ощущений захотелось? Оказаться в средоточии жизни?

Опять – двадцать пять! Кто б знал, как я ненавижу такие разговоры.