Институт репродукции - [18]
– Совсем, бедная, из ума выжила, – вздыхала, глядя на это, мама, и Костя не выдерживал, уходил, не в силах смотреть на то, что осталось от мудрого, прекрасного, самого главного в его жизни человека.
Пора, пора избавляться от этих воспоминаний.
Костя решительно дернул за край намертво сросшейся со стеной картинки. Она отошла вместе со штукатуркой. Обнажилась кладка, причем несколько кирпичей тотчас же вывалилось на пол. Открылась полость – ну да, конечно, здесь раньше проходил дымоход, от заложенного за ненадобностью камина. Между прочим, камин бы стоило попытаться восстановить – несмотря на центральное зимой здесь бывает изрядно холодно, что вовсе не подходит для ребенка. Надо бы посоветоваться с Серегой, он в таких вещах сечет, и руки у него откуда надо растут.
Костя машинально сунул ладонь в образовавшийся проем, пошарил, пытаясь сообразить, что там, как, куда и откуда идет, и в выемке между кирпичами нащупал жесткую, заскорузлую, рогожу мешка.
*
Наш Институт всем хорош, вот только находится он у черта на рогах. До ближайшего метро или там станции монорельса еще двадцать пять минут на автобусе.
Поэтому вставать в дни дежурства приходится ни свет, ни заря в полной, то есть, кромешной тьме. Будильника у меня нет – он мне собственно, и не нужен, я принадлежу к везучим людям, всегда точно знающим который час (+ – 10 минут).
Хотя никакое это не везение, скорее уж наказание или проклятье.
Вот представьте себе. Гуляешь ты вечером с мальчиком, вроде все путем и все на свете позабывала, и вдруг в голове сам собой возникает мамин голос: «Настя! Чтоб в десять часов как штык!». И обреченно осознаешь, что да, уже без четверти десять.
Или вот в дни дежурств, из глубин сладчайшего сна, в котором мы Костей, взявшись за руки, в ясный солнечный день шагаем по бескрайнему лугу в сторону горизонта, вдруг, как холодной водой в лицо: «Настя! Без четверти шесть, пора на работу!»
Кофе, уныло плещется о стенки желудка, норовя на крутых виражах, подъемах и спусках выплеснутся обратно. Через всю Москву и часть Подмосковья я трясусь то над землею, то под – до самой конечной. «Граждане пассажиры, станция Третье кольцо, поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!» Втискиваюсь в переполненный автобус. Выдираюсь из него на нужной мне остановке. Перебегаю, с риском для жизни, шоссе, вечно перед самым носом у длинной вереницы голубоватых фургонов с надписью «Хлеб», в которых возят – и все это знают! – на работу таджиков, узбеков и прочих лиц кавказской национальности из расположенного неподалеку лагеря для перемещенных лиц, так называемого сектора Д. Что ж поделать, если мы с ними вечно совпадаем во времени.
Наш Институт – двадцатиэтажная громада из стекла и бетона, высящаяся на холме в чистом поле. До ближайших жилых домов отсюда в любую сторону километра три. Институт окружен чугунной оградой и небольшим парком, состоящим в основном из недовырубленных в период стройки деревьев, густых зарослей кустов вкруг ограды, и широкой подъездной аллеи, засаженной тополями и липами. Чуть в стороне от подъездной аллеи, ближе к ограде темнеет пруд, неслабый такой, и с утками. Насколько я знаю, его не выкапывали специально, пруд был тут всегда, но при строительстве Института его изрядно облагородили и запустили уток.
Первые два этажа облицованы серым ноздреватым камнем. По фасаду, над рядом вертящихся стеклянных дверей, змеится золотыми буквами гордая надпись: «Институт Репродукции Человека».
Войдя под нее, и миновав сидящих при входе секьюрити, вы оказываетесь в огромном зеркальном вестибюле. Своими уходящими на два этажа ввысь потолками, свисающими с высот подстаринными люстрами, и тянущимися вдоль стен гардеробами с добрыми, улыбающимися гардеробщицами, он напоминает фойе консерватории или оперного театра. Большинство людей, сдав улыбающимся гардеробщицам пальто, проходят к лифтам, откуда, смеясь и переговариваясь, уносятся ввысь – в клиники, род. блок, отделенья, лаборатории.
Я же, не раздеваясь, топаю дальше, мимо гардероба, мимо лифтов, к едва заметной, почти сливающейся по цвету с окружающими стенами, двери с лаконичной надписью: «Обсервация.»
Обсервация есть в каждом роддоме. А наш Институт, как ни крути, все-таки тоже роддом, пусть хоть и навороченный.
Обсервация – это такое место, куда направляются пациентки со всевозможными отклонениями от нормы.
Например, те, кто не успел перед родами сдать последние анализы на наличие-отсутствие инфекционных заболеваний или вообще, отправляясь рожать, забыл в суматохе дома обменную карту, куда все эти анализы были в свое время вписаны.
Ну и, разумеется, тем, у кого результаты вовремя сделанных и вписанных в соответствующие графы анализов оказались далеки от идеала, прямая дорога в обсервационном отделении.
Роженицы, с температурой, явлениями простуды и гриппа, родившие дома или по дороге в роддом (на пороге роддома включительно), слишком сильно в родах порвавшиеся, родившие мертвого ребенка, или отказавшиеся от живого, а также желающие, чтобы ребенок в силу различных жизненных обстоятельств родился преждевременно и неживым, и еще многие-многие другие, всех и не перечислишь – все, все попадают к нам, в наш маленький роддом в роддоме.
Когда Соня, современная московская девушка, открыла дверь завещанной ей квартиры в Иерусалиме, она и не подозревала о том, что ее ждет. Странные птичьи следы на полу, внезапно гаснущий свет и звучащий в темноте смех. Маленькая девочка, два года прожившая здесь одна без воды и еды, утверждающая, что она Сонина сестра. К счастью, у Сони достаточно здравого смысла, чтобы принять все как есть. Ей некогда задаваться лишними вопросами. У нее есть дела поважнее: искать работу, учить язык, приспосабливаться к новым условиям.
Действие романа Ольги Фикс разворачивается в стране победившего коммунизма. Повсеместно искоренены голод, холод и нищета. Забыты войны, теракты и революции. Все люди получили равные права и мирно трудятся на благо общества. Дети воспитываются в интернатах. Герои книги – ученики старших классов. Ребятам претит постоянная жизнь за забором и под присмотром. При всяком удобном случае они сбегают за ограду в поисках приключений. Что за странные сооружения, огороженные колючей проволокой, выросли вдали за холмами? Зачем там охрана и вышка с таинственными, качающимися из стороны в сторону «усами»? Что за таинственная болезнь приковывает их друзей на долгие месяцы к больничной койке? В поисках ответов на свои вопросы герои вступают в неравную борьбу с системой, отстаивая право каждого быть самим собой.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.