Инспектор и бабочка - [12]

Вот пастор.

Вот алтарь.

Вот Икерова бабка собственной персоной.

Вот Иисус.

Все они были почти живыми, во всяком случае, узнаваемыми, у Икера даже захватило дух, так правдоподобно они выглядели на бумаге. И какой-то незнакомый мальчишка с огрызком карандаша в руках показался Икеру намного значительнее, чем Христос и Дева Мария, хотя и они вроде бы совершали чудеса. Но свидетелем тех божественных чудес ему стать не пришлось, а этот хлюпик с тонкими руками и хрупкими пальцами сотворил чудо здесь и сейчас.

От полноты чувств Икер толкнул мальчишку в плечо, а мальчишка с неожиданной для его худосочного телосложения сноровкой ответил ударом на удар. Да еще врезал Икеру по носу ребром альбома. Было больно, но последующее знакомство с Альваро стоило любой боли.

Оно стоило воскресных месс, которые с трудом переносил десятилетний Субисаррета. Оно стоило всех причастий и исповедей, а все потому, что Альваро Репольес оказался самым необычным парнем из тех, кого знал Икер.

Альваро был художником. И не только потому, что ни на минуту не расставался со своими альбомами, а потому что пространство, в котором он находился, удивительным образом менялось, поворачивалось к Икеру новыми гранями. С Альваро легко было потерять чувство реальности, вернее, погрузиться совсем в другую реальность. Альваро часами мог разглядывать какой-нибудь предмет, пусть и самый обыкновенный, вроде пыльной бутылки из-под сидра, а потом… Потом эта бутылка возникала на его рисунках, но была уже не просто бутылкой, а домом для ночных мотыльков, или дневных бабочек, или потерянных детей. Запомнить рисунки Альваро было невозможно, они все время менялись, уже без всякого вмешательства извне, – так, во всяком случае, казалось маленькому Икеру.

Взрослый же Икер даже не пытался заглянуть во взрослого Альваро: того и гляди – провалишься в узкое горлышко сидровой бутылки. Да так, что потом и не выбраться никогда, сколько ни хватайся руками за гладкие стеклянные стенки. А становиться ночным мотыльком, дневной бабочкой или потерянным ребенком вовсе не входило в планы Субисарреты.

Он – полицейский, и этого вполне достаточно.

А тип за стойкой «Старой подковы», если кого и напоминал, то только гусеницу. И воплотиться в бабочку у него не было никаких шансов, даже Альваро с его недюжинным воображением не смог бы превратить его во что-нибудь приличное.

Наверное, это и есть Питер. Осел и брат утопленника Андреса по совместительству.

– Закажете что-нибудь или так и будете на меня пялиться? – спросил осел равнодушным голосом.

Но последние тридцать секунд инспектор пожирал глазами вовсе не нынешнего владельца «Старой подковы», а простенок между кофемашиной и полкой с сиропами. Там, среди нескольких выцветших литографий с видами Брюгге, висел карандашный рисунок.

И это был рисунок Альваро Репольеса.

Подобные прихотливые линии Икер узнал бы из тысяч других. Только Альваро был способен рассказать о человеке больше, чем видно глазу. Чем человек сам знает о себе. Вопреки ожиданиям, на листе бумаги были изображены не пейзаж, не женщина – мужчина.

Не старый, но и не очень юный, возможно, ровесник Икера. Ровесник самого Альваро. Появись он в кафедральном соборе Памплоны четверть века назад, на одного друга в их маленькой компании уж точно стало бы больше. К художнику Альваро и просто сорванцу без особых талантов Икеру прибавился бы еще и мечтатель по имени Андрес.

Почему Субисаррета вдруг решил, что это Андрес? И почему ему показалось, что Андрес был мечтателем и никем другим? Да нет, не показалось. Он точно знал, что Андрес – мечтатель, об этом сказал ему рисунок. Детское восприятие никуда не ушло, вот и сейчас, следуя за линиями на бумаге, как за дудочкой Крысолова, Икер видел недоступное глазу:

мечтателем Андреса сделало одиночество.

Он не смог или не захотел вырваться из Брюгге, переплыть канал, пересечь мост. Он остался там, где жили его предки, он занимался тем же, что и они: варил кофе, разливал по чашкам горячий шоколад. Рассматривал чужие, диковинные судьбы в остатках кофейной гущи и чувствовал себя вполне комфортно, пока однажды не встретил женщину. И… влюбился, как влюбляются только мечтатели: с первого взгляда. Эта женщина была случайной гостьей в Брюгге, в «Старой подкове», и от Андреса она ждала только кофе, а к его любви осталась равнодушной. И тогда…

Стоп-стоп.

О женщине Икер знает от хозяйки «Королевы ночи», об Андресе и Питере – тоже, и рисунок здесь ни при чем. Ценность рисунка вовсе не в том, что он вновь пробудил к жизни детские фантазии Икера, а в том, что он может послужить вещественным доказательством в деле пропавшего художника.

Стоп-стоп.

Нет никакого дела, никто не заявлял о пропаже Альваро Репольеса (единственная его родственница, памплонская тетка, умерла лет десять назад), и Субисаррета приехал сюда как друг, а не как полицейский.

– Это ведь ваш брат, не так ли? – спросил Икер, указав на рисунок за спиной осла Питера.

– Какая вам разница? – огрызнулся тот.

– Никакой. Просто я знаю, кто нарисовал его.

– А я – нет.

– Могу рассказать. Его нарисовал тот самый человек с фотографии, которого я ищу. Выходит, он заходил сюда.