Insecto: Третья встреча - [3]

— Таня… — поставила резко чашку, плеснув влагой на пальцы. Арик стоял в дверях, ладонями вел по белой краске. Голова запрокинута, белки блестят. Ноги стоят как-то неловко, носком одной наступил на пальцы другой. И — дрожат колени…

Медленно поднялась, смотря. Не знала, что делать. Из уха брата сочилась темно-зеленая жидкость. Таня сглотнула и передернулась, горло сжал спазм. Подумала — сейчас вырвет ее на пол фонтаном коричневого, согретого в желудке теплой человеческой кровью ее, чаем.

— Плохо, Таня… — голос брата скрипел, как ее палец по стеклу. И такой же негромкий. Сначала подумала — совсем ему плохо. Но, подойдя нерешительно, вдруг поняла — маму будить не хочет! Стояла, растопырив руки, — как Майма. Смотрела в лихорадочно блестящие, выпавшие, наконец, из-под натянутых век зрачки. Карие, с лучиками из темной серединки. Укололась воспоминанием — рисовала их часто, в начальной школе. Писала под картинкой «мой брат» — печатными буквами.

Прокашлялась и спросила:

— Что плохо, Арик? — и отступила на шаг, глядя на бледные пальцы. Тянул к ней вялую руку…

Помедлила. И протянула свою, подала брату. Охнула, когда вцепился сильно, пережимая сосуды. Застучало в голове, в пальцах, закидалось в груди в разные стороны сердце. Рванула было руку к себе, отнимая, но застыла. Все-таки, плохо ему, очень. И с каждой секундой — хуже. Держала холодную рыбу его ладони, чувствуя, как тяжелеет и тянет вниз, подгибая ноги, проваливая к линолеуму вялое тело. Голова снова стала запрокидываться, поехали под веки карие глаза.

— Арик! — крикнула зло. Дернула за руку, обхватила плечи. Свалив по пути табуретку, подтащила к столу и посадила на плетеный стул у стены — неловко боком, облокотила на столешницу. Подобрала свесившуюся руку.

— Маме — не надо, — хрипло сказал брат. Его затрясло. Таня увидела, как светлая кожа на руках покрывается мелкими трещинками, сочащимися зеленой, дурно пахнущей слизью. Неловко сунув рукой по столу, Арик задел сахарницу и застонал, зашипел от боли.

Таня прислушалась. Телевизор в комнате смолк.

— Ах, не надо? — сказала громко. И, еще повысив голос:

— Ты мне еще будешь тут указывать — надо, не надо! Ма-ам!

Мама возникла около стола, казалось, раньше, чем хлопнула в ее спальне дверь. Не причитала. Таня изумленно следила, как, легко и точно двигаясь, доставала какие-то склянки, смешивала в чашке. Пахло снадобье отвратительно. Придержав сыну затылок, поднесла край чашки к губам. И широко разевая рот, проскрипела что-то изнутри, из самой глотки.

Таня смотрела. Не верила.

— Одеяло принеси, быстро! — кинула мать в ее сторону. И, не дождавшись, прикрикнула, не глядя:

— Танька, ебит твою, я кому сказала!

— Щас…

Укутанный в одеяло Арик сидел у стены. Мама стояла, придерживая его плечо и, Таня видела — пальцами касалась жирных встрепанных волос сына. Он завозился, застонал, выпростал из-под одеяла руку. Вцепился в маленькую кисть матери. Заговорил, перемежая горячечные слова со скрипом натужным. Замолкая и тяжело дыша…

— Нашли, — сказал он то, что поняла сестра, — но — не то нашли. Хоть и нашли. Но так нельзя. А нужно и пора уже что-то решить.

А потом:

— И — родителя они, — сказал. И заплакал. Слезы из-под век отсвечивали зеленью.

Промучились час. Когда припадок стал проходить, Танюшка обнаружила — взмокла вся от беспомощности. Что, как — с ним, сволочью зеленой, делать? Может он от валокордина обыкновенного в кусок слизи превратится?

Когда заснул, мама осторожно положила его руку на стол, сдвинула подальше, чтоб не свалилась с края на колено и не разбудила. Села напротив. Танюшка, сидя на полу, привалилась к ее бедру. Отдыхали, глядели на спящего.

— Мам? Ты откуда знала, что надо сделать?

— А вы меня уже совсем на помойку списали? Зажалели до полной отставки?

— Ну… Прости. Да, в общем-то. Берегли.

— От жизни, Танюшкин, не убережешь.

— А я тебя потому и позвала…

— А я и поняла. Молодец и спасибо.

«Видно, время пришло» — подумала Таня. Положила голову маме на бедро, прикрыла глаза, уплывая в дремоту. Но слушая ухом спальню, где Тишечка. Так покойно, легко, как давно уже не было. Только жаль, что все — из-за приступа. Может, мама знает, как быть? Может, все не так страшно и мама, как в детстве — все исправит?

Скрежет ключа прихлопнул дремоту, расшиб ладонью паники. Таня вскочила. Схватила мамину руку. Стояли рядышком, закрывая от распахнутой кухонной двери сидящего Арика. Чтобы кто-то, ночью? Из своих, с ключами… Никогда так. Вернее, так давно, что Танюшка и не помнит этого.

«Или отец», стукало сердце, издеваясь, «или муж». И все быстрее-быстрее «или, или, или-или, илиилиили…» И непонятно, чье сердце отстукивает — ее или мамино. Но в дверях появились двое. Таня почувствовала, как обмякло мамино плечо. Выдохнули вместе, глядя на темные фигуры в проеме. А мужчины замялись на пороге, с удивлением глядя на своих женщин.

Скрипкинз вытянул шею, увидел у стола Арика. Нахмурился. Отвернулся — уйти в ванную комнату.

— Петя, останься, — сказала Танюшка, — и ты, пап.

Отец прошел к плите, пятная чистый пол красно-зелеными следами. Приложился к носику чайника. Глотал долго и шумно. Таня поняла — тянет время.