Инсбрукская волчица. Книга первая - [43]

А между тем, Мила тихим голоском уже сообщила моей матери, что ей папа совсем не будет против, если она будет квартировать у нас, и даже сам хотел говорить об этом с моим папой.

– Это будет замечательно, – с неискренней улыбкой сказала моя мать и удалилась обратно в спальню, жуя бутерброд.

– Они точно поссорились, – жарко зашептала мне на ухо Мила, – вот посмотришь, они скоро разъедутся. у твоего отца, наверняка есть любовница!

– Есть кто? – переспросила я.

Мне было девять лет. Для своего возраста я была довольно развитая девочка. Но в некоторых областях человеческой жизни я ещё была поразительно наивна.

– Есть кто? – переспросила я абсолютно искренне.

Слово любовница сразу имело для меня негативную окраску. И я не могла понять, почему прекрасный корень «любовь», обозначающий всё доброе и светлое, снабдили таким неприятным окончанием. «Любовница-уголовница» – промелькнуло у меня в голове.

В первый раз за время нашего знакомства мила посмотрела на меня с выражением превосходства.

– Ну, изменяет он, понимаешь, – пыталась объяснить она мне.

– Изменяет? Мой папа? Что изменяет?

– Ты что, совсем дурочка? – вдруг важно спросила Мила, и я на миг увидела в ней заносчивую важность её отца, – изменяет, значит ходит к другой женщине, любит её, а твою мать уже не любит. Может быть, у него и дети уже другие есть. А твоя мама узнала это и переживает. Понятно, кому же это понравится!

Для меня обрушился мир.

– Ты врёшь! – закричала я, – Ты всё выдумала! Моя мама просто плохо себя чувствует в последнее время. Вот и всё!

– А… Да, конечно, – тут же сникла Мила. Но я видела, что она ни капельки не верит в дурное самочувствие моей мамы.

Мы занялись уроками. Изначально я должна была помогать Миле только по немецкому. Но так как она постоянно находилась рядом, то так уж вышло, что и остальные уроки мы учили вместе. Для меня это был почти непосильный труд. Мила не только была крайне невежественной. Она обладала каким-то особым изощрённым умом, какой-то поразительной способностью всё понимать неправильно.

Гранчар заплатил моему отцу за постой дочери какие-то деньги. Я этим не интересовалась и в этот вопрос не вникала. Мила же, только узнав об этом, сразу приободрилась и стала вести себя более раскованно. В первые дни она всё не могла наесться. Едва подавали обед, она жадно набрасывалась на любое кушанье. Однако через несколько дней Мила стала более спокойно вести себя за столом и даже научилась пользоваться столовым ножом. Пребывание её в нашем доме, несомненно, пошло ей на пользу. Но не могу сказать, что оно пошло на пользу мне.

В свободное время мы были предоставлены сами себе. Часто уходили на кухню, где, пользуясь нерадивостью кухарки, таскали сахар и делали из него над огнём самодельные леденцы. Мила просвещала меня во время этого не вполне законного занятия на те темы, в которых я была настоящим младенцем.

Мысль о том, что мои родители серьёзно поругались и скоро разъедутся, прочно засела в голове Милы. Теперь и у меня она уже не вызывала такого протеста, как поначалу. Это многое объясняло.

– И хорошо, что разъедутся! – торопливо шептала мне Мила, – хуже, когда вот так и будут жить! Ох, как это плохо! К беде может привести.

– К какой такой беде? – спрашивала я.

– К большой беде, я уж знаю, – отвечала Мила, не желая что-то объяснять.

Однажды мы, с огромным трудом сделав все уроки, сидели вдвоём гостиной. Стояла зима, в комнате было холодно, хотя и горел камин.

– Что это? – спросила Мила, указывая на большие альбомы в бархатных обложках, которые лежали на столике у камина.

– Это наши семейные фотографии, – ответила я, – каждый год, когда у кого-то из нашей семьи день рождения, мы ходим в ателье Кляйна, где нас фотографируют всей семьёй.

– Как это? – спросила Мила.

– Долго всех расставляют, чтобы было красиво, затем фотограф прячется под покрывало и говорит, что сейчас вылетит птичка. Птичка, конечно, никакая не вылетает. Неужели ты никогда не фотографировалась?

– Вот ещё! – фыркнула Мила, – конечно, когда-то фотографировалась. С папой. Фото висит на стене в рамке. Давай посмотрим альбомы!

Вообще-то самостоятельно трогать альбомы мне не разрешалось. Следовало обратиться к маме или, хотя бы к прислуге, перед тем, как смотреть фотографии тщательно вымыть руки и подстелить под альбом посудное полотенце. Но при новых порядках, установившихся в нашей семье, я решила пренебречь всеми этими правилами.

Вдвоём в Милой мы стащили огромную книжищу со столика на ковёр перед камином и стали переворачивать тяжёлые листы.

Периодически я считала нужным давать пояснения:

– Это мой дедушка. Он военный, герой. Это моя тётя Сесилия. У неё много кошек. А это я, когда мне был только один год. Хочешь, я покажу тебе другие фотографии, где мне два, три года?

Мила не отвечала. Она расширенными глазами смотрела на ничем, по моему мнению, непримечательную фотографию какого-то мужчины с лихо закрученными усами в старомодном мундире.

– Кто это? – шёпотом спросила она.

– Не знаю, – ответила я равнодушно, – какой-то папин родственник, дядя двоюродный, что ли…

Мила вдруг потеряла всякий интерес к нашим семейным фотографиям. Она не захотела смотреть другие альбомы, и мы положили их обратно на столик.