Иногда корабли - [19]

Нет, только тех, кто только решил упасть,

Вот они – спрыгнули вниз и летят, летят.

Колыбельная

Мне бы имя твое шептать, но под ребрами боль шипит.

Как-то некогда больше спать, если некуда дольше пить.

А у нас за окном всё снег, всё танцует, сбивает с ног.

И не надо читать Сенек, чтоб представить тебя, сынок.

Мне подруги не верят: «как?», пишут «твой? быть не может, твой?».

Он лежит у меня в руках, как чукотское божество.

Для больших и чужих – Артем. По-домашнему будет Тим.

А по отчеству? Подрастем и решим. Пока не хотим.

Тень ресниц на его щеках. Он прижался к моей груди.

Он лежит у меня в руках, через год он начнет ходить.

А по отчеству – чушь, не суть. Он успеет еще решить.

Я сперва за него трясусь, а потом отпускаю жить.

Десять лет на чаше весов. Дождь струится по волосам.

Мой сынок чересчур высок, и не может ударить сам.

Не стыдись того, что ревел, не ревет неживая тварь.

А ударят тебя – не верь, невелик и беззуб январь.

И сначала он ходит в лес, а потом уезжает в Лос-,

Я вдыхаю: «Куда ты влез?» и звоню ему «удалось?»

И когда-то в пустой висок мне ударит ночной звонок.

Мой сынок чересчур высок. И безвыходно одинок.

Видишь, Тим мой, какая темь, слышишь, Тим мой, часы спешат,

Тим, когда убегает тень, я не знаю, чем утешать.

Слышишь, Тим, тишину терпя, выжигаю сердечный гной.

Как же здорово, что тебя не случилось пока со мной.

Паутину плетет тоска, одиночеством бьет кровать.

Видишь, я и себя пока не умею не убивать.

А потом паруса зимы превратятся в горы былья.

На пшеничное слово «мы» я сменю неживое «я».

Но пока у меня январь, ветер ржавую рвет листву.

Я прошу тебя, не бывай. Будь же счастлив – не существуй.

«Устал. Устала. Я не здесь, я за…»

Устал. Устала. Я не здесь, я за

Усталостью, размеченной и емкой.

Бессонные болотные глаза

Очерчены брусничною каемкой,

Устал. Устала, не сейчас, не вдруг,

Писала тексты, спорила с коллегой.

Схлестнувшиеся ветви голых рук,

надломленные чашечки коленей.

Устал. Устала. Хлеб и молоко,

Зайдешь домой, в некрашенные стены.

Соседи прикупили молотков,

Детей, диванов, стереосистему,

И пользуются ими каждый день.

Устал. Устала. Сочини программу

О том, как выживать, где сотня дел

Сравнится с сотней витаминных гранул.

Устала. От чего тебе устать?

От разговоров, от вина и сплетен,

От всякой неизбежности «на старт»,

От тела, что не хочет повзрослеть, но

На голубом младенческом глазу

Растит мешки, мимическую маску.

От «я не побегу, я поползу»,

От снежной белой уличной замазки.

Устал. Устала. Трубку не бери,

Точней, бери, табак забей поглубже,

Классическое «врут календари»,

Застало после школы, возле лужи,

Где так ты шла, пинала свой портфель,

И мнилось, что… да, это тоже мнилось.

Вот двадцать три, тоска, ночной портвейн,

Но ничего в тебе не изменилось.

Устал. Устала. Только голос сел,

И ты садись, влезай скорее в кресло.

Я застываю в средней полосе,

И хоть бы умереть – тогда б воскресла,

А так – ни бэ, ни мэ, ни в рай, ни в ад,

Ни позвонить, ни закричать, ни буркнуть,

Воскреснуть где-то в области Невад,

Или в другом, не местном Петербурге,

Устал, устала, вот моя печаль,

Небесно-серой дымчатой, не кучной

Моя печаль гнездится у плеча,

Моей печали тоже очень скучно.

Устал. Устала. Белые слова,

Стихи зачем-то многим удаются

А в детстве я мечтала о слонах,

Которые, как кошки, пьют из блюдца,

Которые уводят далеко

(пособие: «Слоны. Уход за ними»),

Которые лакают молоко.

Звонили мне? Да, ну и пусть звонили.

Устал. Устала. Свет и облака,

У всех весна, а у меня брусника,

Бессонницей намять себе бока,

А как иначе, тут поди усни-ка,

Где каждый сон – пугающе живой,

Где каждым утром страшно открываться,

Где ты во сне – живой, сторожевой,

Достойный перекличек и оваций,

Иноязычный, тонкий и хмельной,

Расхристанный, немыслящий, нечуждый,

Когда под утро то, что было мной,

Сбивается туманом над речушкой,

Над речью, в голубых колоколах,

В страдании воздушном муэдзина.

Помилуй, Иегова и Аллах,

Оставь меня, где всё невыразимо,

Где свет и вспышка, где слова и явь

Сплетаются усталыми руками,

Где каждый знает тайну бытия,

И то, что говорят песок и камень,

Где папоротник трогает слонов

За сморщенные уши, где стихами

Всё то, что невозможно видеть вновь,

Где мы горим, а время засыхает.

Где библия рождается ad hoc,

Где все, что приключается, – впервые,

Где ты и я, не ведая стихов,

Становимся опять – сторожевыми,

Но снова утро, безнадежно стар

Твой выход на бессмысленную сцену,

Где ты, увы, опять никем не стал,

Но где на транспорт поднимают цену.

И ты считаешь звонкие рубли,

Так, чтоб доехать, жить под знаком «мета»,

Где на углу паленое «Шабли»

Тебе не продадут без документов,

Где палая брусника, где, темна,

Дрожит земля, где меж пропорций лунных

Устал. Устала. В голубых слонах.

В бронхитной боли

После поцелуя.

Молитва

0.

Зря, что ли, мы потели,

Что ж, итого,

Давай-ка считать потери

За этот год.

Давай-ка умножим, сложим,

Прижмем локтем,

До самых последних ложек

Переучтем.

1.

Дмитровка плещет людьми и совсем тесна,

В центре Москвы опять началась весна.

Солнце сияет в тысячи мегаватт,

Плавит под куполами пасхальный гвалт.

Высох асфальт, расправился, посерел,

Слышно вдали, как плавится вой сирен,

Где-то случилась смерть, но о том не сметь.

Видно, у Бога просто упала сеть.