Иногда корабли - [15]

И сделаешь все, но мать тебе не велит,

А вырос – и понял, что кажется, крепко влип,

И в камень подножный влит.

Казалось, что детство страшнее иной тюрьмы,

Что станешь постарше – и выберешься из тьмы,

Кривы зеркала, умирают, увы, умы.

А взрослые – это мы.

И нужно готовить ужин, потом обед,

Ходить в сбербанк, платить за тепло и свет,

Стирать со стола полночный кофейный след,

И ты не велик, о нет.

И ты не велик, и все тебе велико,

Зарплата, постель, квартира под чердаком,

И те, кто был знаком или не знаком,

Тоска не поймешь о ком.

Идешь на службу, когда вся округа спит,

Ты все это знаешь, ты накрепко сбит и свит,

Но если ты о смерти, то поживи,

Ведь я тебе о любви.

Ведь я о любви средь всех этих скорбных троп,

Свеча на ветру. Она тебя ждет в метро,

Ее обходят толпы и лохотрон,

И сотни других ветров.

Она тебя ждет, сжимает в руках ключи,

Ищи ее молча, лови ее, не кричи,

Ее лицо, ее огонек свечи,

Среди неживых личин.

Не будет ни Бога, ни ангелов, ни чертей,

Ни гурий, ни викингов, ни изможденных тел,

А будешь лишь ты, кто здесь, вопреки черте

Увидел то, что хотел.

И черт с ней с судьбой, теорией половин,

С дрожащим светом, магией тонких вин,

Ну, просто смерть – ее зови-не зови,

А я тебе о любви.

Простое

И да, я сказала, да, я сказала, да,

ты будешь тогда лишь жив, когда одинок.

тебя не убьет огонь, не предаст вода,

земля невзначай не выскользнет из-под ног,

излишняя точность – не вымолвить, сохранить,

впечатать вязью по радужке, по белку,

как маленькая роса, если наклонить,

стекает прозрачным солнцем по стебельку

безвыходно ясно, безудержно несветло,

певучее горе фальшивым гудит рожком

хранить себя под стеклом, нести, как стекло,

шажок перед шагом, секунда перед прыжком,

бояться ненужных слов, обратимых дат,

отмеривать верный ритм, акцент, поворот

тебя не предаст огонь, не убьет вода,

не выдаст болотного мха приоткрытый рот,

касаться воды, пока она не простит,

смотреть на огонь, пока он не прогорит,

молчать, пока не можешь произнести,

молчать, когда не сможешь не говорить,

разбрасывать камни, растить огород и сад,

дышать на стекло, на нем рисовать цветы,

когда из немытой пасти чужого пса

услышишь запах света и немоты,

когда этот мох уронит тебя в ладонь,

укроет в пальцах, розовых на просвет,

тебя не предаст огонь, обожжет огонь,

оставит на лбу свой продолговатый след,

выпаривая других, оставляя твой

колючий запах былинки, реки, гнильцы.

ты будешь жив, пока ты весь неживой

горючая невесомость росы, пыльцы,

когда ты не сможешь молчать, то смотри в просвет,

как крупно, как мокрая шавка, дрожат кусты,

и нет, ты не скажешь нет, ты не скажешь нет,

тебя не предаст вода, но, послушай, ты,

когда тебе страшно, в ладошке прижми к щеке

все то, что сильнее смерти: смурной маяк,

осколок слюды, комочек слюны в песке,

короткий выдох: маленькая моя.

Клин клином

Кто никогда не видел журавлей,

Тот никогда не чувствовал потери,

Потери листьев в сумраке аллей,

Потери ощущения на теле

С утра прибереженного тепла,

Горячки поцелуев троекратных,

Еще с весны немытого стекла,

Из дома до метро, потом обратно,

Сочится с неба тот полезный клей,

Который насмерть склеивает сутки.

Тот верит каждой патриаршей утке,

Кто никогда не видел журавлей.

Поехали со мной, я заплачу

За каждую прожитую маршрутку,

Я, знаешь, их считаю. Нет, шучу,

Но ты же понимаешь, в каждой шутке

Всегда есть то, что хочется сказать, —

Достойное наследие Крылова.

Кто их считал – проехали Казань

И повернули по Садовой. Слово

Осталось в Метрополе, на углу.

Билетик превратился в оригами.

Нет, не журавлик, просто нервность рук,

Поехали, поехали кругами,

Ну, просто чтоб не мерзнуть на ветру.

Давай нырнем в метафорную глубь,

Завязнем в лабиринте аллегорий,

Чтоб избежать простуды между губ

Уже соприкоснувшихся легонько,

По-школьному, как будто невзначай.

В толпе, в час пик, случайно-неслучайно.

Прости, опять не знаю, как начать,

И избегаю лишних окончаний.

Плачу за выдох двадцать семь рублей,

Провал дверей, предательски зевнувший.

Кто никогда не видел журавлей,

Тот вряд ли машет утром, обернувшись

К единственному ясному окну.

На кухне, там, в халатике махровом,

В дрожащем освещеньи монохромном,

Родные лица бережно мелькнут.

Стою, ища опору в рюкзаке,

Как богатырь перед былинным камнем,

Да, много нас стоит – и кто за кем,

С бесценными своими рюкзаками,

В пальто, что все объятия хранят,

Ко всем утратам на ходу готовясь.

Пошел направо – потерял коня,

Пошел налево – и зевнул автобус.

А дальше хуже – потерял ладью,

Проект, работу, нужного судью.

Но разве стоят пряник или кнут

Вот этих неприкаянных минут.

Поехали, поехали со мной,

Идем в автобус голубой, зеленый,

Я запах кофе чувствую спиной,

Твой взгляд, такой небесно-изумленный,

Остатки ночи, странная судьба,

Нельзя как раньше – хоть и раньше жил так,

Прикосновенье губ у края лба,

Там, где под кожей вздрагивает жилка,

Поехали, я памяти лишен,

И дня конец уже не за горами,

Деревья умирают голышом,

Без савана, но в золоте сгорая,

Поехали, в дороге веселей,

Вновь остановка, Боже, пусть не наша.

Кто никогда не видел журавлей,

смотри, смотри. Вот он кому-то машет.

Крокодил

Он так приходил – раздавался звонок.

В прихожей, почти что не чувствуя ног,

Стояли мучительно молча.

Ни разу заранее не говоря,